Портреты заговорили

Нет оснований сомневаться и в искренности Фикельмон, которая множество раз повторяет слово «дружба». Да, большая, настоящая дружба с умным, талантливым человеком, который её заинтересовал. Дружба, но — как и у Вяземского — не любовь. Вспомним дневниковую запись графини о том, что Вяземский, хотя он и очень некрасив, обладает самоуверенностью «красавца мужчины» — «ухаживает за всеми дамами и всегда с надеждой на успех». О любимом человеке так тоже не пишут — даже для себя…

Итак, дружба, но всё же необычно близкая, необычно глубокая — особенно со стороны графини Долли (Вяземский, несмотря на все свои нежные слова, суше и рассудочнее). От такой дружбы недалеко и до любви. «Amitié amoureuse» — «влюблённая дружба», — говорят французы, и я думаю, что таковы именно были в это время отношения Фикельмон и Вяземского.

Перейдём теперь к другим «лейтмотивам» их переписки 1830—1831 гг. Cholera morbus… Этим научным термином, принятым медициной того времени, страшную болезнь, проникшую в Россию с Востока, обозначали тогда и в частных письмах. Я уже цитировал тревожные упоминания о холере в письме Фикельмон от 11 октября 1830 года и Вяземского от 23 октября. В конце года поблизости от Остафьева, куда Вяземский уехал вместе с семьёй, холеры ещё нет, и 25 декабря он упоминает об эпидемии только вскользь. В свою очередь, 25 мая 1831 года Фикельмон сообщает лишь, что зимой совсем не было больших светских собраний (очевидно, из-за опасности заражения, а также из-за войны в Польше). 26 июля Долли посвящает холере немало строк, но, быть может, не желая волновать своего приятеля, умалчивает о самом главном — холерном бунте на Сенной площади. Живя в Петербурге, она не могла о нём не знать[303]. Дарья Фёдоровна сообщает Вяземскому, что она посылает ему это письмо с графом Литта «для того, чтобы у вас были вести о нас и чтобы вы знали, что мы живём, сохраняя мужество и здоровье среди холеры, которая, впрочем, хвала богу, со дня на день уменьшается. Но так как нам, по-видимому, назначена судьбой длительная пора меланхолии, то, по мере того, как устраняется одна причина, рождаются другие — волнения в поселениях и, дальше, в Кёнигсберге, которые доказывают, что эпидемия холеры влечёт за собой для народов новую нравственную[304] эпидемию — всё это размышления, которые стремительно прогоняют все радостные мысли, готовые возродиться. У нас ещё нет подробностей о Кёнигсберге кроме того, что там произошло восстание из-за карантинов, и в возмутившихся граждан стреляли картечью».

Уже по этому письму мы видим, что и в молодые годы (в это время ей было 27 лет) Долли, как и впоследствии, интересовали и волновали вопросы, связанные с возникновением народных возмущений. Однако для Дарьи Фёдоровны эти события — пока лишь материя для историко-философских размышлений. Вяземский и особенно Елизавета Михайловна Хитрово воспринимают их гораздо непосредственнее. 5 июня Пётр Андреевич пишет: