Портулан

Именно внешняя податливость (я не случайно употребляю слово «внешняя»), некая на первый не очень внимательный взгляд аморфность, неопределенность славянства с давних пор удивляли рыцарскую Европу. Именно на эти чисто женские штучки с удивительным историческим постоянством клевали «настоящие европейские мачо», страстно, до зуда желающие либо поработить подобную сущность, либо, на худой конец, облагородить ее каркасом настоящей мужской силы. Но именно в женственности России крылась и кроется ее опасность для любого «мужского начала». Так уж биологически заведено – женщина внешне податлива, но податливость ее подобна болоту: она всасывает, вбирает в себя мужчину, чтобы затем не отпустить, затянуть как можно скорее и, в идеале, поработить. В случае с Россией почти всегда происходит то, что я бы назвал курьезом «Железной воли». Гуго Карлович Пекторалис, главный герой упомянутого лесковского произведения, олицетворяет собой ту самую пресловутую мужественность тогдашней Европы с ее культом рыцарства, завоевания и силы. «Железная европейская воля» в образе немца Пекторалиса на коне и в доспехах победно въезжает в мягкотелое, хлюпающее, похожее на вагину (да простят мне такое сравнение) русское болото, чтобы оплодотворить его настоящим тевтонским духом. И каковы результаты?

Податливость, женственность, неопределенность славянства отмечали Бисмарк и Гитлер (последний, на свою арийскую голову и не подозревая об обратной стороне славянской «женственности» и так называемой «мягкотелости», вывел совершенно дурацкую тео рию о легком покорении, завоевании, плетке и тому подобном, что в конечном счете неизбежно привело Германию к вполне ожидаемому концу).

Отметим, Бисмарк был поумнее и мечтал (впрочем, совершенно безнадежно) о том, что будет, если в это аморфное, пластилиновое, но удивительно жизнеспособное (читай, женственное) славянство мирно привнести немецкий дух и порядок. Железный канцлер приговаривал: из подобного синтеза получился бы «народ попросту замечательный».

Итак, Россия – всегда чисто по-женски – затягивает в себя, обволакивает собой и переиначивает любого завоевателя, миссионера и «культуртрегера»: последние часто и не догадываются, что кони их по уши уже в трясине, что любые идеи (даже самые светлые и безоговорочно приносящие там, на Западе, пользу) перевернуты и выходят таким боком, о котором Пекторалисы, пришедшие пусть даже с самыми добрыми намерениями, и не подозревали. Здесь в конечном счете проваливается, засасывается и тонет все: от привнесенного западного марксизма до подхваченных там же нашими либералами рыночных реформ.

Что касается породы мужской – увы, войны следовали одна за одной, не успевало народиться поколение, оно бросалось в очередную топку государственных нужд. Мужик в серой солдатской шинели и баба, запряженная в плуг, – вот настоящий символ России (так и видится памятником своеобразный этот союз, сформировавшийся задолго до появления мухинского шедевра). Восемнадцатый и девятнадцатый века – сплошные конфликты и трагедии: шведские и турецкие кампании, Семилетняя война, попытки взять Крым (один такой допотемкинский поход стоил жизни ста тысячам солдат), затем славные екатерининские победы (жертвы при этом колоссальны), суворовские походы, бесславное начало наполеоновских войн, апокалипсис 1812 года (погибло до полутора миллионов человек), кровавая прогулка по всей Европе от Кульма до Парижа (только Лейпциг обошелся нам в десятки тысяч жизней), непрекращающийся Кавказ, Крымская война (пятьсот тысяч убитых), вновь русско-турецкие войны, вновь Шамиль, Гуниб, Дальний Восток. И наконец век двадцатый: истинная русская Голгофа, именно тогда пышным цветом расцвела теперь уже перманентная безотцовщина, и в результате всего этого окончательно сложилась знаменитая «женщина русских селений», наброски которой я уже попытался сделать.