Порубежье (СИ)

— Вот так, хозяюшка, вот так, хорошая моя! — Домовой поправил набитую сеном подушку под головой Анфисы. — Сомлела, сердешная… А я вот тебя на лавочку положил да пол помыл, и каша в печи не пригорит. Я хороший. Я хозяйственный и бережливый. А зваться буду Кузьмой! Ты поспи, поспи, зараз хоть и день, но чутка можно. А то к вечеру у тебя корова телиться начнет, не до сна будет, но я помогу… Уже помог, теленочка-то два будет! Молочко-то у соседей небось брала? Ну да, корова-то одна у тебя пока. Хорошая ты хозяйка! Заживем!.. Я овинника позову, чтоб за зерном и репою следил да за двором, еще банника. А как без банника? Неполное хозяйство. Банька-то стоит давно не топлена, видать нечем. Банник полечит, опять же! А дров лешак подсобит. Кобылу купим… Барашков… Заживем… А там, глядишь, как правнуки твои оженятся да расстроятся, домовушку приведу, тоже ж надоть семью будет…

Матримониальные мечты домового прервала скрипнувшая дверь, и он быстро скрылся за печкой. Вошла девочка, послушав ровное дыхание матери, укрыла ее куском дерюжки и принялась хлопотать по хозяйству.

Зато жене Неклюды поспать днем не удалось вовсе. Только прилегла — что за напасть, кто-то волосатый в ухо пыхтит, лапает, под рубаху забраться пытается!

Подскочила Неклюдиха в панике, а с лавки мужичок маленький скатился. Баба за веник — и ну скорее Рода поминать, известно ж, что нечисть этого бога боится.

Новый домовой Рода ничуть не боялся, а вот сорвавшимся баловством был очень раздосадован.

Посыпались кринки да плошки с печи да с залавка! За четверть часа ни одной посудины не осталось! Ахнула хозяйка, на лавку присела, а тут ее опять кто-то за мягкое место мнет! Подскочила, хвать веник — нет никого. Смела черепки в кучу, подумала, все-таки вынесла. Варить-то всё равно надо, старый горшок есть, да надо отмыть… И так целый день: то мыла, то варила, то белье стираное катала, как только сядет — всё кто-то возле отирается. Страшно же! А к вечеру умаялась — страсть. И когда явился домой хозяин, выпивший, да еще и со шкаликом, такое зло разобрало бабу, что попало Неклюде и за горшки разбитые, и за шкалик распитый, и за печь в бане разобранную, и за огород непаханый. Зато каша не пригорела и в горнице чисто.

Болотницы да речного хозяина дочки перебрались притоком из Полисти в Ярынь, а дальше уж дороженька прямая до самого морского царя. А в Ярыни-то! Кромешницы аж обомлели от радости нежданной! Тьма-тьмущая мужиков справных в реке барахтается. Переправа у них, значит! Не росичи! Ну, морской-то царь далеко и никуда не денется, а эти-то, эти тут как раз!

Вот и первый гяур, последний раз вынырнув и хватив ртом воздух, ушел под воду.

— Это мой! Мой! Не тр-рожь…

— Да вон их сколько, бери — не хочу

Зеленоволосая голова со вплетенными красными лентами оглядывалась по сторонам.

— Сестрицы! Их, мужиков, много! Можно и по два брать!

— Чего это по два? Меланья вона уже четверых утащила и еще двоих топит!

— Сестрицы, а мой с коня слезать не хочет!

— А ты ему грудь покажи…

— Показала, не слезает, зенки вылупил и еще больше в гриву вцепился!

— Да ты не ему покажи, а коню! Тот испугается и сам всадника скинет!

— Точно, сестрица, скинул! Иди сюда, сладкий!..

На реке творилось что-то невообразимое. Воины уходили под воду без звука, только барахтались, и то не шибко. То тут, то там появлялись темные или зеленоволосые девичьи головки.

****

Через две четверти часа всё было кончено. Ярынь величественно несла к морю синему свои воды, вместе с невестами-кромешницами да гяурами-утопленниками. Воевода снял перчатку и утер ладонью лицо.

Неужто всё? Отстояли край родной?

Летают над полем битвы черные вороны, чуют жирную поживу. Хоть не много воев полегло, а всё равно всех жаль, а из вражьего войска единицы спаслись… Так-то.

Вот бежит царь-батюшка, пеший бежит, не стесняясь, слезы утирает, обнимает родного сына. У того улыбка как у юродивого, кафтан разорван, шлем потерян где-то, зато мечей ажно два! Говорит что-то, руками размахивает.

Вон Вадим-богатырь, брату родному подняться с земли помогает. Ранен тот или нет? Крови не видать, только головой трясет.

Где Славен-то? Вот он, ходит с отцом Михаилом, раненых сыскивают да врагов добивают.

Ратмир с Рогдаем на носилках уносят тех, кто не может сам идти. Лука смотрит, лечит, раны промывает, перевязывает, кого на телеги и в крепость, кого пешими домой.

Как-то непривычно тихо. Только что гремела битва — стоны боли, победные крики с той и с другой стороны, ржание коней, лязг оружия, призывы к ратникам. И вдруг тихо. Не первый бой у воеводы и не последний, видать, на порубежье-то, но не привыкнуть к этому никогда.

Да, в ближайшее время крепость обратится в лазарет. Будет Луке дело дельное. Лука, надо сказать, в последнее время очень продвинулся в деле лекарском — и людей исцеляет, и коней боевых, и скотину.

Полегло народу немало, но отстояли Лукоморье! Эко как!

— А вот те, что помогали, кромешники, или как оне сами себя зовут, где оне? — спросил стоящий рядом боярин Мирон Собакин.

— А кто их знает, парень. Может, и были, а может, померещились…