Порубежники. Далеко от Москвы

Васька шагнул вперёд, так что заострённые концы деревянных вил упёрлись ему в грудь. Акулина подалась назад, и по её растерянному взгляду Филин понял: проткнуть живого человека решимости ей не достанет. С хищным оскалом Васька отвёл россоху в сторону. Выронив вилы, Акулина вжалась в бревенчатую стену и беспомощно завыла.

– Этка чего у вас тута? – неожиданно раздалось позади.

Васька обернулся. На пороге сарая с лучиной в руках стояла сноха старшины. До этого Филин видел её сидевшей на сундуке бабьего угла, но на ногах Серафима Лапшина оказалась ещё ниже ростом и безобразней телом, чем смотрелась сидя.

– Чего надо? Вон пошла! – рявкнул Филин, но Серафима не тронулась с места.

– Ишь ты, каков грознец. – спокойно сказала она. – Да я не к тебе. Кулька, ты забыла, нешто? Нанче ж у тебя бабий сбор. Лён теребить на пряжу, покуда не усох. Забыла? – Серафима со значением посмотрела на Акулину, но та мало что понимала. – Вот и Дуняха со мной. Сейчас еще Каверины придут. Тока что видала их.

С улицы донеслись голоса – у сарая собирались женщины с детьми и, судя по гвалту, который они подняли, было их не меньше десятка. От накатившей ярости Васька чуть не задохнулся. Он побелел лицом, но уже через мгновенье взял себя в руки и лишь недобро ухмыльнулся.

– Так, стало быть, ага? – Васька поправил сбитый на бок ремень, одёрнул полы кафтана, тяжело нагнувшись, подобрал шапку. – Ладно, пусть. Но гляди, девонька, как бы хужей не вышло.

Филин резко развернулся и выскочил из сарая, чуть не сбив Серафиму, – та едва успела отпрыгнуть. А вскоре снаружи донеслись ржание коня и дробный топот копыт.

Глава шестая

В Белёв Филин вернулся уже на рассвете, когда по-осеннему скупое солнце едва показалось над горизонтом, и брызги нового утра косым лучом легли на город, розовым бликом заиграли на золотых куполах Успенья, посеребрили зыбучие волны Оки. Детинец только просыпался: на лобное место вышел одинокий холоп с огромной метлой; к портомойне заспешили две женщины с корзинами белья; в людской пристройке терема захлопали двери, заскрипели ставни на окнах; над каменной трубой поварни взвилась струйка белого дыма.

Не замечая удивлённых дозорных, Филин промчался сквозь захаб Козельской башни, рысью миновал собор, у терема чуть не растоптал сонную молодуху с ведром помоев и только в житном переулке пустил уставшего коня шагом. Тот, фыркая и отдуваясь, двинулся вдоль закрытых амбаров, что один за другим тянулись с обеих сторон. Только ближе к концу улицы Васька нашёл барак, ворота в торцовой стене которого были распахнуты настежь. Он спешился и решительно взбежал по наклонным сходням в сенцы, где остро пахло лежалым зерном и соломой, а в неподвижном воздухе стоял туман мучной пыли.

Рядом со входом за низким маленьким столом сидел закромщик, немолодой уже румяный мужчина. Одной рукой он подпирал пухлый подбородок, переходящий в пышную лопату бороды, а другой пером делал пометки в длинном списке. В расстегнутом вороте малинового кафтана виднелся массивный ключ, который висел на толстой шее вместо креста. Перед кладовщиком топталась стряпуха, у её ног на полу стоял большой кузовок для продуктов. Женщина что-то негромко говорила, а он деловито кивал.

При появлении Филина закромщик вздрогнул, отчего по серой бумаге пошла безобразная клякса, а стряпуха испуганно смолкла на полуслове.

– Вон пошла! – рявкнул Васька.

Женщина хотела возразить, но Филин свирепо посмотрел на нее, и та молча попятилась к выходу, даже забыв про кузовок. Ничего не объясняя, он сделал несколько шагов в глубь хранилища и внимательно вгляделся в полутьму. С одной стороны вдоль стены сплошь тянулись ряды сусек, на их плотно закрытых крышках лежали деревянные совки, ковши и меры для зерна; с другой – огромные лари и на них корзины, короба и туески; в торце хранилища в три плотные шеренги сомкнулись бочки.

Убедившись, что в амбаре никого, Васька вернулся, встал перед столом и, не говоря ни слова, жгучим, пронзительным взглядом уставился на закромщика. Тот испуганно молчал и чем дольше длилось молчание, тем, он, казалось, становился меньше, всё сильней вжимаясь спиной в бревенчатую стену.

– Ну а ты чего сидишь? – наконец заговорил Филин. – Вставай. К князю на правёж16 пойдём.

– Ч-ч-ч-ч-чего это? – заикаясь, промямлил закромщик.

Филин бросил перед ним грамотку, которую прихватил в доме Лапшина.

– А вот чего. Поведаешь, как так вышло, что из Водопьяновки в подать кажный год девяносто пудов ржи уходит, а в княжеские закрома только тридцать пять попадает. Куда остальное просыпалось? И почему в сошных книгах ваших заместо ста десятин земли за селом всего семьдесят четей водится. Всё поведаешь, как горящий веник к брюху поднесут. – Филин говорил тихо, с холодной угрожающей усмешкой, но потом вдруг изменился в лице, выпучил глаза, скривился в яростном оскале и заорал страшнее раненного зверя. – Ах ты сучий потрох, вор поганый, за всё ответ держать будешь!

Васька руками упёрся в один край стола и другим прижал закромщика к стене.