Порученец царя. На стороне царя

– Это я, – шёпотом предупредила она.

Когда он присел, зашептала:

– Говорила же, говорила. Предупреждала. Отец дознался о чём-то. Или немец этот оговорил. Перестала она замечать его любовную обходительность, вот он ей и пакостит. Ему бы ничего, если б она выбрала князя или сына боярина. А видеть тебя соперником не может. Так приказано тебя сыскать. Иди уж лучше сам. Семь бед – один ответ. Авось пронесёт.

Он послушался её. Никем не останавливаемый, решительно прошёл к дому, а в широкой передней, лестницей у стены поднялся наверх. Там сам открыл среднюю дверь. Стукнул в неё, предупреждая о себе, и переступил в рабочую комнату хозяина. Афанасий Лаврентьевич был один. Он, казалось, не слышал ни дверного шороха, ни стука. Справа широкого стола тяжёлый шведский подсвечник удерживал ряд трёх длинных горящих свечей, которые освещали весь стол и бумаги, и он сосредоточенно просматривал верхнее письмо. Комната была небольшой и обжитой, полки на стене полнились книгами, и рядом с ними висела голландская картина. Грузно сидя в жёстком резном кресле, Ордин-Нащокин выглядел совсем по-домашнему. Виски стягивала вязанная шерстяная шапочка, верх её с кисточкой заваливался за левое ухо, подрагивая при движениях головы, а тёмно-зелёный парчовый халат с золотистыми узорами облегал его широкие от возраста плечи, шуршал по бумагам свободными рукавами, когда он, не глядя, обмакивал перо в чернильницу, что-то исправлял в письме. Наконец он хмуро вскинул голову, неприязненным взором посмотрел на стоящего у порога Удачу. С полки под рукой вынул свёрнутую толстую бумагу, протянул к нему царской печатью.

– Царь тебе за заслуги в войне московское дворянство жалует, – холодно объяснил он краткую суть её содержания. – А я вызвался передать тебе потому, что нужен был повод для разговора.

Удача молча развернул, бегло просмотрел написанное и свернул без ожидаемой Нащокиным благодарности.

– Не рад? – с издёвкой спросил Афанасий Лаврентьевич.

– Награда даётся за службу, а не за моё отношение к награде, – возразил Удача спокойно. – Иначе как я стал бы уважать и признавать Правителя, который её дал.

– Ах, вот как?!

Ордин-Нащокина взорвало. Он отшвырнул перо к подсвечнику, шумно поднялся из-за стола и зашагал по комнате туда и сюда. Языки пламени свечей заплясали, тени заметались по стенам, половицы жалобно поскрипывали под его тапочками.

– Я, глупый, думному дворянству рад, как мальчишка. А он, видите ли, выше радости! Да ты понимаешь, – приостановившись, он постучал костяшками пальцев по краю стола, – что это новые возможности?! У меня руки чешутся до всего, жизни не хватает. Почту хочу пустить в Ригу, Вильно. Первую на Москве газету надо выпускать. Заводы в разных местах заложил. Корабельный промысел закладываю... А где помощники? На кого положиться? Сына вынужден привлекать, по согласию царя Алексея, за границу учиться отправил. А когда ещё от него помощь будет? Да при малейшей оплошности меня сожрут, на костре сожгут эти малообразованное хамьё бояре. Ладно, со мной расправятся. Дело моей жизни пустят по ветру. – Озлобляясь против упомянутых врагов, точно они в шапках-невидимках витали вокруг и показывали ему рожи, он с грозным упрямством заявил: – Пока ещё могу рассчитывать на поддержку царя. А как долго он выдержит, постоянно выбирая между мной и ими? Мне боярство нужно! Я с ними иначе говорил бы! – Он примолк, слышна была лишь тяжёлая поступь его шагов, которые становились размереннее. Потом он продолжил: – Мне с кем-то из них породниться надо. Ты понял? Она не для тебя!

Остановившись, он стукнул кулаком по столу и вдруг перекосился лицом, застонал от нового приступа раскалывающей голову боли, обхватил виски ладонями, затем принялся медленно растирать их подушечками нескольких пальцев. Время шло, а ответа он не услышал. Печально, как будто позабыв о присутствии свидетеля, он с трудом признался вслух недавним размышлениям о том, о чём признаваться ни за что не хотелось.

– Прав Матвеев. Польше расплачиваться за наш исторический подъём, не шведам. И всё равно нам без выхода к морю не выжить. – Страдальческий взор его наткнулся на Удачу, и он махнул рукой на дверь. – Иди! Я распорядился, чтобы тебя больше во двор ко мне не пускали.

Казалось, в тёмном и тихом доме все угомонились и легли спать. Однако когда Удача задумчиво спускался по едва видимой лестнице, под ней приоткрылась узкая дверца, и следом за выскользнувшим на пол жёлтым светом горящей свечи, показалась неясная тень с вытянутой головой. Она пропала вместе с закрытием дверцы, а вместо неё, как привидение, возник худощавый секретарь Нащокина. Удача знал, что обычно немец проживал в Иноземной слободе, но иногда, после затянувшейся на ночь работы на хозяина, оставался спать в доме, в приспособленной для этого небольшой спальне под лестницей, потому не удивился негаданной встрече с ним.