Порученец царя. Нарвский дьявол

– Живо на козлы, сучье отродье! – И тут же на весь зал заорал на показавшегося в дверях смежной комнаты иезуита: – Поторопитесь в карету, святой отец! Не то придётся мне торопить вас самому!

Ксендз не стал дожидаться исполнения угрозы, сыто просеменил к выходу на улицу. Вытолкав кучера за порог, казак вернулся за мушкетами драгунов и нырнул на кухню, подпалил в очаге жгут. Когда он опять скоро появился в зале и приостановился у выхода, звон шпаг переместился на второй ярус. После секундного колебания, он выскочил наружу. Бегом завернул в переулок и догнал ксендза у самой кареты, когда толстозадый кучер, будто взлетевший на насест напуганный петух, уже был на козлах и замахнулся кнутом на растревоженных лошадей.

– Стоять! – гаркнул он на кучера с бешеной угрозой, прислушиваясь к доносящемуся из верхних окон шуму схватки капитана и своего товарища. – Помчишься по моему приказу!

Капитан Лёвенхаупт шаг за шагом загнал противника в проход. Тот напал, отпрыгнул и прохвостом, по его мнению, скользнул за крайнюю дверь, успел запереться изнутри задвижкой прежде, чем капитан в воинственном возбуждении ударил по ней ногой и навалился плечом. Слабая дверь затряслась от яростных толчков его сильного тела, не выдержала и, как плотина от напора урагана, сорвалась с петель, рухнула на пол. Но его противник уже вылезал в окно и спрыгнул вниз. Быстро оказавшись у окна, Лёвенхаупт увидел, как тот с прыжка ловко присел на крыше кареты, которая рывком ошалелых от хлёсткого щёлканья кнута лошадей покатилась из переулка на улицу.

– Я же говорил, он польский шпион! – в сердцах воскликнул он ей вдогонку и, когда карета польской графини уже заворачивала в сторону городских ворот, от огорчения стукнул шпагой о подоконник.

Кучер же той кареты вытаращил глаза, с отчаянием тонущего в водовороте погнал лошадей прямо на выбегающего от ворот стражника унтер-офицера.

– Гони! – заорал ему казак, выталкивая на мостовую раздетого и связанного драгуна, после чего бросил взор назад, где показался десяток других верховых драгун, которые с торжествующими криками пришпорили коней в погоне за беглецами.

Высунувшись из окна кареты с мушкетом и дымящим жгутом, казак нацелился в направлении ворот, и унтер-офицер там испуганно шарахнулся от дороги, повалился за землю. Ноги двух пар лошадей и колёса пронеслись мимо головы унтер-офицера, и он с облегчением приподнял её от земли, посмотрел им вслед, увидел, что выстрел мушкета предназначался не для него. Раздался хлопок, дым от дула мушкета взметнулся к барабану подъёмника воротной решётки, к плотно намотанной на нём толстой верёвкой. Растерзанная пулей туго натянутая верёвка разорвалась, верхним хвостом взвилась к арке, а зубья дубовой, обитой железом решётки, как будто ожили, и, словно намереваясь вцепиться в верх кареты, поползли из арки книзу. Но не успели зацепить ни лежащего на карете мужчину с личиной на голове, ни задник самой кареты. Набирая скорость, они упали и впились в землю, перекрыв выезд на пути скачущих галопом драгун.

Позади кареты заржали, заплясали останавливаемые на скаку или разворачиваемые кони преследователей, мешая одни другим в бестолковой толчее за решётчатой преградой. А чертыханья, брань и нестройные и совершаемые без прицела пистолетные выстрелы наездников, свидетельства их досады и разочарования, были единственным, что те могли отправить вдогонку удаляющимся и ускользающим от них беглецам.

10. Пленница в крепости

Неприятное утреннее происшествие с кровопролитным и позорным для его драгун освобождением иезуита, казалось, нисколько не испортило ни обеденного настроения командующего гарнизоном коменданта крепости, ни его намерения выглядеть в глазах польской графини гостеприимным хозяином. Войну ещё не объявили, и он не имел права расспрашивать и оскорблять подозрениями эту женщину. Хотя она была очевидным соучастником бегства иезуита, не тайного, а открытого, дерзкого, на глазах бюргеров и в её карете, – и такое случилось во вверенном ему королём городе!

Обеденные блюда, как обычно, приносились в его рабочее помещение в замке, и в этот день за его столом трапезу делили трое. Однако разговор между ними не клеился. Со стороны могло показаться, полковник молчал единственно по той причине, что отдавался поглощению вкусной ему пищи со всей серьёзностью, и не желал, чтобы его отвлекали от этого занятия. Изменение отношения к графине ощущалось только по поведению адъютанта, его помощника. Тот сидел напротив женщины и рассматривал её оценивающе, как вполне военную добычу, впрочем, отдавая должное и обеду. Томно подперев нежный подбородок оголённой до предплечья белой рукой с подчёркивающими женственность тела ямочками в локтевом изгибе, она тонкими сильными пальцами отщипывала кусочки обжаренной курицы и небрежно отправляла их в рот. Всем видом она показывала, еда её не развлекала, потому что ей скучно, надоело смотреть на обоих мужчин за столом и на денщика с белым полотенцем на руке, который стоял за спинкой высокого стула коменданта.