Порученец царя. Персиянка

Кровь ударила в голову вождю, чёрной пеленой обволокло рассудок, а в глаза хлестнуло пылью в степной буран. С ненавистью схватив пистолет обеими руками, он исказился лицом от напряжения сил, принялся рвать и сжимать его, чтобы сломать, чтобы разорвать на куски и обломки пальцами и ногтями. Случайно ноготь среднего пальца скользнул в щель рукояти, и со слабым щелчком пластина с драконом откинулась, раскрыла полость. Из полости выпала бархатная прокладка, а следом посыпались отборные чёрные жемчужины, – жемчужины падали на дощатый настил, стукались о дерево и катились по сторонам. Переливаясь даже в полумраке, который властвовал в шатре, они игрой блеска словно посмеивались над ним. Разин резко накрыл глаза ладонью, как если бы их пронзила внезапная боль, и завыл диким подраненным зверем.

– А-а-а! Так вот чем он платил за твою любовь, за ласки потаскухи!...

Уже не ведая, что творит, он злобным коршуном накинулся на княжну.

– Не смей, мужик! – Надменным до презрения возгласом она только подлила масла в огонь. – Мужик! Хам!

Он с треском парчи рывком выдернул её из шатра наружу, где уже повскакали старшины и пушкари, а гребцы сбились с размеренной работы. Струг дёрнулся в одну, другую сторону, и казаки прервали греблю. На лице Разина кровоточили полосы от царапин когтей, как будто он только что был в камышовых зарослях и сражался с огромной дикой кошкой. Он схватил княжну обеими руками, поднял над головой и швырнул за борт, словно раз и навсегда изгонял из дому. Многим на струге почудилось, что она вспорхнула сама, вырвалась из его рук и пролетела своим желанием подальше от кормы. Нельзя было разобрать, то ли послышался её непроизвольный вскрик, то ли это был только всплеск на речной поверхности, под которую она погрузилась в самом глубоководье.

Разин замер на корме, напряжённо вслушиваясь, как будто надеялся, что всплеск повторится. Он повторился с появлением над водой черноволосой головы, за ним послышался другой, последний. Княжна ни разу не позвала на помощь. Затем тёмная рябь жадно сомкнулась над жертвой и больше её не выпустила. Вспышка молнии и гром над стругом не поразили бы так свидетелей происшедшему, как поразил их нечеловеческий вопль отчаяния, вырвавшийся из горла атамана, будто из него вырывали душу, чтобы унести прямо в ад. Самые бесстрашные старшины и казаки содрогнулись и побледнели, невольно прозревая видением предстоящих ужасов и кровавых буйств вождя.

Сам напуганный, чем он станет, надеясь вернуть себя прежнего, Разин вдруг бросился вниз головой туда, где видел последний раз персиянку. Но одежда его сразу же насытилась водой, отяжелела, а ледяным холодом свело судорогой правую ногу. Со струга ему бросили причальную верёвку, но он не желал замечать её, казалось, намеревался разделить участь княжны. Лучшие пловцы спрыгнули за ним с судна, выловили атамана и, обвязав концом верёвки, помогли товарищам втащить его на палубу. Но некоторые пожалели об этом – выловленный из реки, он был уже иным, словно его там успели подменить. Он на глазах превращался в воплощение зла, с безумным сверканием в блуждающих широко расширенных зрачках осмотрел всех и хрипло произнёс с открытой угрозой:

– Ну что? Этого хотели?!... Кровью, кровью заплатите мне все! Все!!!

Плюнув к ногам старшин, он отвернулся. То ли из-за прокушенной губы слюна была необычно алой, то ли она упала на ярко красный цвет на ковре, но старшины от неё отступили, как от змеиного яда. А Разин расправил плечи и грозно вымолвил в сгущающиеся над рекой сумерки:

– И ты Волга! Дала мне силу пленить её. Так получи в подарок её и... мою душу... Дай же натешиться вволю донскому казаку... А уж я напою тебя! Не вином, напою. Сладостью крови! На века запомнишь о ней и обо мне!

Ночь оттеснила вечер и, как сообщница, прикрыла теменью воровскую стаю казачьих челнов и струга, увлекаемых течением Волги, и ход которых осторожно подправлялся рулевыми вёслами, чтобы все челны неотрывно следовали за большим стругом вождя. От общего места сбора у Заячьего острова они плыли при спущенных парусах и серединой реки. Миновали окраины, затем слободы посада и стали заворачивать к облику Белого города и причалам, приближаясь к чёрной выпуклости левого борта "Орла", который застыл на якорных канатах в стороне от пристани. Как ни старались казаки подчиняться жесткому приказу атамана, а избежать предательских хлюпаний и слабого поскрипывания рулевых вёсел не удавалось. Над носом боевого корабля появился горящий светильник, и мужской голос строго крикнул оттуда:

– Кто плывёт?

Разин чуть дёрнул подбородком от обеспокоенности, которую расслышал в голосе дежурного офицера. Но струг и челны уже заходили под высокий борт, и корабельные пушки им были не опасны. Однако и надежда на внезапность нападения ускользала.

– Мне нужно переговорить с капитаном! – громко, чтобы слышали в челнах, отозвался Разин.