Читаем Поручик Державин полностью

Тем временем Державин покинул лазарет. Рана на руке затянулась, но душевная рана еще долго саднила и ныла. Через несколько дней он получил из Симбирска предписание прибыть к новому командующему, как только будет готов к дальнейшему прохождению службы. Отблагодарив врача, поручик на другой же день выехал в Симбирск, где в то время находился главный штаб правительственных войск.

Дорога заняла не более суток. На почтовых станциях к гвардейскому офицеру все относились с почтением, совсем не так, как в начале войны. Станционные смотрители давали ему лошадей без очереди, а томившиеся в ожидании пассажиры не возражали, понимая, что такова военная необходимость. По этим и по некоторым другим признакам можно было сделать вывод, что в войне наступил перелом и недалек тот день, когда Поволжье и Урал вернутся к мирной жизни. Многие из тех, кто поначалу сочувствовал самозванцу и верил в его великую миссию освободителя, так натерпелись от его "благодеяний", что теперь мечтали лишь об одном: чтобы освободитель был поскорее пойман и предан суду.

Прибыв в Симбирск, Державин, не теряя времени, явился в штаб к главнокомандующему Петру Панину, готовый получить от него поручения. Дежурный адъютант встретил его в приемной с ледяной вежливостью и тут же скрылся за дверью кабинета. Вернувшись, учтиво предложил подождать минут пять. Державин принял слова "пять минут" дословно и стал прохаживаться у двери, не садясь в предложенное кресло. Но через полчаса ожидания все-таки сел: голова закружилась, сказывалась слабость от потери крови.

Прошло около часа, прежде чем в кабинете Панина звякнул колокольчик. Адъютант вскочил, рванулся к начальнику, и вскоре Державин услышал из-за двери небрежное: "Он еще здесь? Ладно, приму!"

Обида кольнула сердце. Разве он добивался этой аудиенции? Разве явился не по личному приказанию самого Панина? Никогда Бибиков не заставлял его ждать в приемной, всегда принимал радушно, как родного и называл "мой герой"!

Но десять лет солдатчины приучили его скрывать личные чувства и во всем строго следовать артикулу. Так было легче переносить тяготы военной службы и усмирять бури душевные.

Войдя в кабинет, Державин увидел двух генералов. Один из них, весьма упитанный, в новеньком мундире при полных регалиях и в тщательно завитом парике сидел за массивным письменным столом и что-то торопливо строчил, брызгая чернилами. Другой — худощавый, без парика, лысоватый со лба, сидел поодаль в кресле. Державин вскинул руку к треуголке:

— Господа генералы, имею честь прибыть в ваше распоряжение! Гвардии поручик Гавриил Державин!

Тот, кто сидел за столом, нетерпеливо махнул рукой:

— Тише! Не на параде! Пфе… Быстро прискакал, поручик! От Пугачева удирал? Шкуру свою спасал? Молчишь? А ведь я все знаю про тебя! Решил стяжать себе славу — Пугачева поймать! Ну и как, поймал?

Не готовый к столь грубому тону, Державин на мгновенье опешил.

— Ваше превосходительство! Я и не предполагал ловить Пугачева самолично. Главнокомандующий Бибиков лишь поручил мне…

Он замолчал, почувствовав, что упоминание о Бибикове вызвало неудовольствие начальства.

— Вы, наверное, хотели сказать "покойный главнокомандующий"? Войсками ее императорского величества ныне командую я, генерал-аншеф Панин! Впрочем, откуда вам это знать, коли вы отсиживали зад в Малыковке?

— Ваше превосходительство! По роду службы я состоял в следственной комиссии и выполнял личные поручения генерал-аншефа.

Панин саркастически усмехнулся.

— Даже не спрашиваю, какие! Отныне сие ведомство переходит под начало Павла Сергеевича Потемкина. Слыхали о таком?

— Верно, кузен Григория Александровича?

Панин не ответил, усмехнулся и обратился к лысому генералу, внимательно слушавшему разговор:

— Заметьте, Иван Иванович, как осведомлены обо всем наши разведчики! — Он помолчал задумчиво, потом снова обратился к Державину: — Поскольку, поручик, вы обо всем и обо всех наслышаны, то, видимо, должны знать и моего гостя?

Державин никогда не видел этого лысого генерала, которого Панин назвал Иваном Ивановичем… И вдруг в памяти пронеслись слова Бибикова, произнесенные в Казани в начале войны: "Эх, если бы прислали Ивана Ивановича Михельсона, моего старого друга…"

И он решил рискнуть.

— Разумеется, знаю, ваше превосходительство! Кто же не знает прославленного полководца, генерала Михельсона?

Панин крякнул, как утка, и рассмеялся. Раздражение, вызванное появлением Державина, слывшего правой рукой Бибикова, стало угасать. "И впрямь толковый офицер", — подумал генерал-аншеф.

Он стал прохаживаться по кабинету, потирая лоб, словно обдумывая что-то. Потом остановился и спросил доверительно, понизив голос:

— Послушай, любезный друг мой, раз ты все и всех знаешь, стало быть, сможешь опознать и Емельку?

Державин вздрогнул. Вот этого он не ожидал услышать! Неужели Пугачев пойман? А Панин продолжил насмешливо:

— Ну чего дрожишь? Или при одном имени злодея струсил? Или харю его не разглядел, пока драпал от него из Малыковки?

Перейти на страницу:

Все книги серии Всемирная история в романах

Карл Брюллов
Карл Брюллов

Карл Павлович Брюллов (1799–1852) родился 12 декабря по старому стилю в Санкт-Петербурге, в семье академика, резчика по дереву и гравёра французского происхождения Павла Ивановича Брюлло. С десяти лет Карл занимался живописью в Академии художеств в Петербурге, был учеником известного мастера исторического полотна Андрея Ивановича Иванова. Блестящий студент, Брюллов получил золотую медаль по классу исторической живописи. К 1820 году относится его первая известная работа «Нарцисс», удостоенная в разные годы нескольких серебряных и золотых медалей Академии художеств. А свое главное творение — картину «Последний день Помпеи» — Карл писал более шести лет. Картина была заказана художнику известнейшим меценатом того времени Анатолием Николаевичем Демидовым и впоследствии подарена им императору Николаю Павловичу.Член Миланской и Пармской академий, Академии Святого Луки в Риме, профессор Петербургской и Флорентийской академий художеств, почетный вольный сообщник Парижской академии искусств, Карл Павлович Брюллов вошел в анналы отечественной и мировой культуры как яркий представитель исторической и портретной живописи.

Галина Константиновна Леонтьева , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Проза / Историческая проза / Прочее / Документальное
Шекспир
Шекспир

Имя гениального английского драматурга и поэта Уильяма Шекспира (1564–1616) известно всему миру, а влияние его творчества на развитие европейской культуры вообще и драматургии в частности — несомненно. И все же спустя почти четыре столетия личность Шекспира остается загадкой и для обывателей, и для историков.В новом романе молодой писательницы Виктории Балашовой сделана смелая попытка показать жизнь не великого драматурга, но обычного человека со всеми его страстями, слабостями, увлечениями и, конечно, любовью. Именно она вдохновляла Шекспира на создание его лучших творений. Ведь большую часть своих прекрасных сонетов он посвятил двум самым близким людям — графу Саутгемптону и его супруге Елизавете Верной. А бессмертная трагедия «Гамлет» была написана на смерть единственного сына Шекспира, Хемнета, умершего в детстве.

Виктория Викторовна Балашова

Биографии и Мемуары / Проза / Историческая проза / Документальное

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза