Поручик Империи

Сел. Взглянул в зал поверх музыкального инструмента. И начал выдавать из себя все, что когда-либо разучивал. Не классику. Нет. Просто что-то веселое, интересное и незнакомое местным. Тему «Пиратов Карибского моря»[31], «Чарльстон»[32], «Буги-вуги»[33] и так далее. Молча, разумеется. Он и раньше не пел, стесняясь.

Прозвучало семь веселых и довольно динамичных композиций подряд.

Пауза.

И тут священник, сидящий на одном из самых «козырных» мест, вдруг заявил:

– Сын мой! А можешь ли ты исполнить что-то для добрых христиан?

– Отче, – не растерялся Максим. – Так я только для них и играл.

– Но…

– Скажите мне, отче, что должен сделать добрый христианин, попав в ад?

– Э-э-э… – осекся священник.

– Правильно! Дать в рыло ближайшему черту, отобрать у него вилы и, вооружившись, решительным натиском забросить эту нечисть в котел!

По залу прошли смешки. Священник же заткнулся, не в силах найти выхода из этой неловкой ситуации. Поручик же встал из-за фортепьяно, намереваясь на этом и завершить концерт. Но тут одна из сестер милосердия, что стояла возле главного врача, громко произнесла:

– Максим Федорович. Сыграйте что-нибудь и для дам.

Женщина лет сорока, также в костюме сестры милосердия, на нее шикнула, грозно сверкнув глазами. Мама, видимо. Но никакого эффекта. Озорной взгляд юной особы был дерзким и провокационным.

Поручик пожал плечами. Почему-то ее обижать грубым отказом не хотелось. Ничего особенного в ней не было. Мордочка не смазливая. Но и не страшная. Просто приятная девушка с огоньком. Поэтому он сел и начал играть самую нежную вещь, которую он знал – «Мой ласковый и нежный зверь» Евгения Доги[34]. Это была одна из самых первых вещей, которые заставила его выучить мама. Так что сыграл он ее очень чисто, практически на уровне исполнителя консерватории. В отличие от других композиций, где неловких моментов хватало.

Закончил играть. И вопросительно выгнул бровь, интересуясь: «Ну теперь-то ваша душенька довольна?» Он всю композицию смотрел этой молоденькой сестре милосердия прямо в глаза, играя «на ощупь». Не хотелось терять зрительного контакта. Но эта заноза не удовлетворилась. Она с бесятами во взгляде заявила:

– Спойте! Максим Федорович, спойте нам! Вы ведь не пели еще!

– Да! Спойте! – поддержали ее в зале.

Парень почувствовал себя не очень хорошо. На мгновение его показная абсолютная самоуверенность дала трещину, и он затравленно взглянул на главврача. Но Вера Игнатьевна лишь усмехнулась и кивнула, дескать, вперед, люди ждут. Это Максима разозлило. Ведь получалось, что эта мелкая стервочка достает его с ее подачи. То есть Гедройц просто так изысканно ему мстит за дерзость.

Мгновение. И адреналин понесся по жилам, отбрасывая всякую тень сомнения и неуверенность в себе. Его глаза прямо вспыхнули, вызвав некоторую оторопь у главврача, заметившего эту волну изменений.

Максим же громко произнес:

– Друзья! Я, право, стесняюсь петь. В трезвом виде из меня песни и клещами не вытащишь.

Намек поняли. И очень скоро у поручика в руках появилась небольшая фляжка коньяка. Которую он опрокинул в себя словно стопку. Немного посмаковал послевкусие и неопределенно пожал плечами.

Ему подали еще одну фляжку. И еще. И еще.

Успокоился он только после того, как «всосал» на халяву литр этого напитка. Высокая стойкость к опьянению не раз сказывалась на его жизни в прошлом. То ли у него спирт как-то плохо усваивался, то ли еще что, но в посиделках перепить его было просто нереально. Вот и сейчас. Выпив литр крепкого алкогольного напитка практически залпом, он глубоко выдохнул, прислушиваясь к своим ощущениям. Блаженно улыбнулся немалому облегчению болей в ноге. И сделал первый проигрыш знаменитой песни «Про зайцев»[35]. Ну, той, где они трын-траву косили.

Никулин из него не получился, но получилось славно.

Едва он закончил, как та же егоза выкрикнула:

– Про любовь! Максим Федорович, спойте про любовь!

«Ну …крашеная», – пронеслось у него в голове, и он, кровожадно улыбнувшись, начал исполнение песни «О любви»[36] из кинофильма «Гардемарины, вперед!», стараясь от всей души. Выкладываясь целиком и полностью. И при этом неотрывно смотря в глаза этой дерзкой сестре милосердия, всем своим видом давая понять, что поет исключительно для нее.

Подвоха она не знала и охотно приняла такой очевидный знак внимания, довольно улыбаясь. А потом случился сюрприз. Максим с особым выражением и придыханием пропел слово «Любимая», идущее в финале припева, и девчонка залилась краской.

В зале же в этот момент наступила просто гробовая тишина. И так-то было тихо. А тут – вообще. Даже мухи прекратили жужжать и спариваться. Почему? Поручик не знал и, что немаловажно, не желал знать. Не его проблемы.

Пел он, разумеется, без дуэтной переклички с женщиной. Ибо не было ее под рукой. Вот усердно гудел своим баритоном, стараясь попадать в ноты. Непривычное дело. Очень.

Когда Максим закончил, эта егоза закрыла своими довольно изящными «лапками» совершенно раскрасневшееся лицо. А Максим встал. Прошелся по сцене. Взял гитару. И произнес: