Поручик Ржевский и дамы-поэтессы

На крыльце, закутанный в осенний плащ, стоял Тасенькин жених – Петя Бобрич – и как раз готовился позвонить в дверной колокольчик.

– Подождите меня, Пётр Алексеевич! – крикнул Ржевский, на ходу выскакивая из коляски. – Вместе пойдём.

Петя прикусил нижнюю губу, отчего фамильное сходство Бобричей с бобрами стало особенно заметным.

– Где же вы были, Александр Аполлонович? Вам бы надо явиться раньше меня, а не позже.

Ржевский задумался:

– Вам, в самом деле, интересно, где я был? Могу рассказать, но на это уйдёт четыре минуты.

– Четыре минуты! – в ужасе воскликнул Петя Бобрич. – Мы и так на две минуты опаздываем.

– Тогда нечего спрашивать, где я был, – поручик пожал плечами и вслед за Петей поднялся по широким ступеням.

Гипсовые гиганты, прилепившиеся к стене справа и слева от двери, как всегда, смотрели пристально. Они лишь делали вид, что поддерживают балкон над парадными дверями, а на самом деле, склонив головы, разглядывали каждого посетителя и будто спрашивали: «Ну что? Опаздываете?»

Петя позвонил в дверной колокольчик.

– Вы всё шутите, Александр Аполлонович, а между тем вам известно, что хозяйка этого дома ценит пунктуальность.

– Знаю, знаю, – отмахнулся Ржевский. – Тут строго, как в казарме.

Хозяйкой дома была княгиня София Сергеевна Мещерская – Тасенькина матушка. Княгиня отличалась высоким, почти гвардейским, ростом и всегда носила белый чепец, будто это униформа, которую нельзя менять. В быту София Сергеевна придерживалась строгой дисциплины, а в разговоре, даже светском, всегда рубила с плеча.

Эта привычка рубить словом вызывала в окружающих ужас и восторг – Софию Сергеевну боялись и любили. Боялись те, кто становился предметом её резких суждений, а любили те, кто предметом таких суждений пока не стал.

Лишь об англичанах и всём, что касалось Англии, княгиня София Сергеевна говорила тепло и без колкостей. За это её называли «англоманка». Правда, Ржевский, впервые услышав это слово на обеде у Мещерских, поначалу ничего не понял.

– Мама у меня англоманка, – сказала Тасенька, рассказывая Пете и Ржевскому о своих родителях.

– Англоманка? – встревожился поручик. – Это вроде лихоманки? Болезнь серьёзная?

– Болезнь? – удивилась Тасенька. – Нет, вы не так поняли.

– Значит, вы не больны?

– Я? – снова удивилась Тасенька.

– Но вы сказали: «Мама, у меня англоманка».

– Я сказала, что у меня мама англоманка.

– Значит, болеет ваша матушка? – сочувственно спросил Ржевский.

Тасенька помотала головой.

– Нет. Если я говорю, что матушка – англоманка, это значит, что она без ума от английской культуры и традиций.

– Без ума?

– В хорошем смысле, – терпеливо пояснила Тасенька. – Англомания – здоровое увлечение, оно не опасно. Если, конечно, знать меру. И почти не заразно.

– Почти? – снова встревожился Ржевский.

По счастью, княгиня София Сергеевна, присутствовавшая за столом, не обиделась, а лишь рассмеялась английским смехом:

– Хо-хо-хо! Болезнь! Надо же!

Князь Иван Сергеевич Мещерский, Тасенькин отец, тоже был по-своему без ума. Без ума от швейцарских сыров. Даже голова князя напоминала головку сыра на белой салфетке – круглое лицо бледно-жёлтого цвета, которое опиралось щеками на белый воротничок.

Иван Сергеевич в своём безумстве зашёл так далеко, что устроил в родовом имении сырный завод, выписал из заграницы швейцарца-сыровара и швейцарских бурёнок. А когда у Мещерских бывали гости, князь старался накормить всех сырами до отвала и светские разговоры вёл только о сырах.

– Вы уже пробовали наш сыр? – спрашивал он нового знакомого. – Вы положили себе мало сыра! – замечал князь гостю во время застолья. – Возьмите с собой в дорогу кусочек, – предлагал Иван Сергеевич при прощании.

Даже Ржевскому, который жил всего в нескольких минутах езды от дома Мещерских, князь однажды пытался дать в дорогу кусок сыра, но княгиня София Сергеевна спасла поручика, а затем, верная привычке рубить словом, пожаловалась на мужа:

– Двенадцать лет назад увлёкся сыроварением, и с тех пор я будто вдова. Ничем не занимается кроме сыра. Двенадцать лет назад я всё-таки успела забеременеть Марией, нашей младшей дочерью. В положенный срок она родилась, но с тех пор у нас с мужем больше не было детей. Думаете, это совпадение? Нет, это не совпадение, это сыроварение. – Княгиня пристально посмотрела на поручика: – А вы говорите «англомания»! Сыроварение, как оказалось, куда опаснее для семейной жизни.

С того времени, как Ржевский познакомился с Тасенькиными родителями, прошло чуть менее трёх недель. И вот поручик снова явился к Мещерским, сопровождая Тасенькиного жениха на очередной обед.

На то, чтобы отдать швейцару лишние предметы гардероба и подняться по широкой парадной лестнице, ушло три минуты, поэтому Ржевский и Петя в итоге опоздали на пять минут. Когда оба вошли в залу, остальные собравшиеся уже готовились сесть за большой овальный стол, блиставший фарфором и хрустальной посудой, в которой отражались огоньки многочисленных свечей. В ноябре даже днём в комнатах было сумрачно.