Порвали парус

Людям, которых называют собирательным словом «ученые», вроде бы не свойственны рефлексии, я тоже так полагал, даже был в этом уверен. Но сейчас, когда благодаря рискованной операции получил право жить дольше и даже расширить свои возможности, какой-то червячок во внутренностях начал беспокойно шевелиться.

Нет, грызть еще не начал, но неприятно само ощущение, что я, такой вот умный и собранный, могу в чем-то сомневаться… да не просто в чем-то, а в себе, таком понятном и замечательном!

После того как моя нервная сеть приспособились к новым возможностям, я еще подправил кое-что в генах, на этот раз с предельной осторожностью, я ученый, а не игрок, в науке блефовать нельзя.

Но, получая все большую мощь и возможности, я вроде бы становлюсь все скованнее. Просчитать все в мире невозможно даже с моими возможностями, только подростки знают, как за полчаса стать миллиардером, а за час осчастливить весь мир, но я уже не подросток, хотя и не убеленный сединами старец… тот бы вообще не решился сдвинуться с места, а я пока еще достаточно глуп, чтобы ринуться исправлять мир, но все-таки уже какие-то зачатки разума есть, стараюсь думать сперва, а не потом.

Потому как-то по дороге из Центра Мацанюка домой почти непроизвольно повернул руль и послал автомобиль в ту часть города, где не бывал уже несколько лет: старый университетский городок, там прошло детство, также и студенчество, что у не очень умных считается самым веселым временем сплошных гулянок и развлечений.

Меня встретила Екатерина Васильевна, дочь моего наставника и бессменного руководителя еще со студенческой скамьи, невеселая, глаза на мокром месте, но мне сказала почти бодро:

– Володя… помни, он очень плох.

– Да, – ответил я с неловкостью. От старости пока что нет лекарства, хотя уже вот-вот, почти есть, но еще нет, человек не совсем мышь, клинические испытания только начинаются и продлятся несколько лет, – да, Екатерина Васильевна… Просто я не мог не прийти…

Она провела меня в его комнату, пахнет лекарствами, сам Терентьев, сильно исхудавший, в постели, укрытый по грудь шерстяным одеялом, руки поверх, лицо желтое, как уже у мертвого, но покрасневшие глаза смотрят ясно.

Он узнал меня сразу с порога, да иначе и быть не могло, ученые реже всех остальных, вместе взятых, страдают деменцией, голос прозвучал надтреснуто, но с заметным теплом:

– Володя… рад тебя видеть…

– Матвей Федорович, – сказал я с понятной неловкостью, что я вот молод и здоров, а кто-то нет, – я не мог не примчаться.

– Присядь, – велел он. – Расскажи, что там у вас. Ты смотришься прекрасно, а я слышал, тебя изнуряла нейродистрофия…

– Удалось справиться, – ответил я. – Рискованная операция, но что оставалось?.. Я вытянул счастливый билет. Кстати, хотел с вами посоветоваться…

Он проговорил слабым, но ясным голосом:

– Говори. Ты знаешь, мне всегда можно довериться.

– Операция дала побочный эффект, – сказал я. – Матвей Федорович, мы вторглись в область, которая раньше была только епархией Бога!.. Результат получился просто… я даже не знаю. Кроме того, что жив, это самое главное, могу подключаться к интернету без компьютера просто усилием мысли. Даже усилия не требуется, мозг уже сам, как наркоман, там зависает постоянно, просматривает все новости, сплетни, биржевые котировки. Меня не останавливают файерволы или пароли на сайтах, я без усилий подключаюсь к камерам видеонаблюдения здесь, в Москве, и в любой стране и благодаря этому уже предотвратил несколько крупных терактов.

Он слушал заинтересованно, глаза заблестели, сказал чуть окрепшим голосом:

– Я всегда считал, что человек рассчитан на большее, чем все мы предполагаем… Но тебя что-то тревожит. Что?

Я в неловкости развел руками.

– Читая книги советской эпохи, всегда натыкался на момент, когда изобретатель или ученый, что-то открыв, тут же спешил в партком, чтоб доложить родной партии и правительству о своей находке.

Он усмехнулся.

– Да-да, помню такое…

– Не должен ли я прийти в полицию и все рассказать? – спросил я. – А они переправят в ФСБ или куда-то повыше?.. Я человек вообще-то законопослушный.

Он кивнул.

– Я тоже. Политики меняются, а ученые всегда во всех странах и при любых режимах улучшали мир. Потому мы не должны заниматься такой ерундой, как политика, за кого-то голосовать или кого-то там поддерживать.

– Но что со мной? – спросил я.

Он тяжело вздохнул, отвел взгляд в сторону.

– Как тебе сказать… Все законы в нашем мире выросли из заповедей, данных Ною, а потом Моисею. Я их все не помню, но там что-то типа «не убий», «не укради» и так далее. Люди то и дело начинали толковать их с уклоном то в одну сторону, то в другую, но в основе все равно оставались эти заповеди. Ты понимаешь, к чему это я?

– Да, – ответил я настороженно, – кажется, понимаю. С этой чехардой наверху, когда то дружим с Западом, то не дружим, то деремся за Арктику, то как бы и не нужна… политика меняется, но база остается неизменной?

– Верно, – сказал он.

– Точно что? – спросил я.

Он попытался приподнять голову, но не смог, лицо стало совсем невеселым, словно увидел мое печальное будущее.