Порванная струна

Глаза ее восторженно блестели, они оказались не темные, а серые, очень большие. И вообще она разрумянилась и выглядела довольно хорошенькой. Совсем не та запуганная пичуга, которую я встретил в филармонии. На миг мелькнула мысль, что в филармонию-то я пошел за делом. И что не в моем положении сидеть и разводить чайные церемонии с посторонними девушками. У меня следователь Громова висит на хвосте, как консервная банка у бездомной собаки.

Но я легкомысленно отогнал эту мысль и объяснил Соне, что кирпич – это не самоцель. Разрубание кирпичей – это работа на публику. И что кирпич я могу сломать ногой, а рукой могу разрубить деревянную доску приличной толщины. Но сейчас я демонстрировать своего умения не буду, чтобы не устроить погром в ее квартире.

Соня ответила, что верит мне на слово, и еще раз поблагодарила за спасение ее и скрипки.

– Наверное, вам никогда не страшно возвращаться поздно, – грустно сказала она, – вы можете справиться с целой толпой бандитов. А я боюсь даже одиноких прохожих… Скрипка не очень ценная, – пояснила она, – но все равно стоит довольно дорого, и вряд ли мне с моими заработками по силам будет купить другую. Тем более что к этой очень привыкла, она хорошая, немецкая, прошлого века.

Про скрипки я знал немного – в голове всплыло имя Страдивари. И еще то, что на такой скрипке играл Давид Ойстрах. И ее у него как-то украли. Но потом вернули, или милиция нашла. Потому что продать такую скрипку вор никак не мог – слишком она дорогая. А может, просто милиция в то время была не продажная и более ответственно относилась к своей работе, душу в нее вкладывала.

– Не очень ценная – это, конечно, относительно, – продолжала Соня болтать как ни в чем не бывало, – скрипка стоит больше двух тысяч долларов. Но у нас говорят: «Не имей Амати, а умей играти».

Хоть я и не знал точно, кто такой Амати, но очень рассердился. Рассказывать такие вещи совершенно незнакомому человеку! А вдруг я сейчас оглушу ее, ограблю и уйду? Разумеется, я совершенно не собираюсь этого делать, но надо же соблюдать осторожность…

Только я раскрыл рот, чтобы нарушить неловкое молчание, как раздался телефонный звонок. Соня вздрогнула, мгновенно побледнела и выронила чашку. Она помедлила, растерянно оглянулась на меня, но телефон трезвонил очень настойчиво. Наконец Соня встала с места и с видимой неохотой пошла в комнату к аппарату. Она оставила дверь открытой, и я мог слышать разговор.

– Да… – еле слышно бормотала она, – да, это я… Конечно, как всегда…

Тут она надолго замолчала, очевидно, слушала, что ей говорят. Я тихонько встал со стула и подошел к двери, стараясь держаться так, чтобы меня не было видно из комнаты. Соня слушала, прижав к уху трубку, и снова выглядела очень напряженной.

– Послушайте! – неожиданно прервала она своего собеседника. – Дело в том… что я сейчас очень занята. Вы не могли бы перезвонить попозже?.. Да, когда будет удобно… – Она послушала еще немного. – Нет, просто я репетирую и не хотела бы отвлекаться.

Она положила трубку и повернулась к двери, но я уже сидел за столом и прихлебывал остывший чай. Соня вошла на кухню с опущенной головой.

– Что-то случилось? – осторожно спросил я.

– Нет-нет, так, случайный звонок, – рассеянно ответила она. – Так о чем мы говорили?

– Мы говорили, что вам страшно ходить поздно вечером одной. Так я могу показать несколько приемов – самых простых. От компании они не спасут, но от одинокого прохожего мерзавца могут помочь.

Я сказал это совершенно неожиданно для себя, но она вдруг ужасно обрадовалась, даже глаза заблестели.

– Это замечательно, только… – она просительно заглянула мне в глаза, – можно в следующим раз? Мне и правда нужно репетировать.

– Все понял, я и так уже засиделся.

– Нет-нет, я очень рада, что мы познакомились, – залепетала Сом я.

– А разве мы познакомились? Вот, держи. – Я протянул ей визитку.

Околевич напечатал их на своем шикарном принтере штук двести. Там был мой адрес, телефон и номер электронной почты.

– Когда будешь свободна, сама мне позвони.

– Журавлев Андриан… – тебя зовут Андриан?

Совсем забыл, я ведь представился ей Андреем.

– Терпеть не могу свое имя! – в сердцах сказал я. – С детства ненавижу.

– Я тоже свое имя ненавижу. Софья – это что-то ископаемое… Тебя в школе дразнили? – со знанием дела спросила она.

Я ответил, что дразнили, и назвал ей самые приличные из моих кличек. Она в свою очередь призналась, что дразнили ее Соня-Засоня, а самое обидное прозвище – это Софья Ковалевская. Потому что с математикой у нее всегда были проблемы.

Я очень хотел посмотреть скрипку, но побоялся, что Соня не так поймет. Может быть, в следующий раз? Хотя вряд ли он будет, следующий раз…

Но Соня сказала, что будет ждать моего звонка, на том мы и распростились.

***

Едва дверь квартиры захлопнулась за Андрианом, телефон снова зазвонил. Соне мучительно не хотелось брать трубку, она почти не сомневалась, что снова звонит тот же человек, но телефон звонил и звонил, как сверла ввинчивая звонки в ее голову. Она подошла к аппарату и ответила.