Порванная струна

Весь вечер мы проболтали. То есть сначала мы выпили по три чашки кофе и как-то незаметно съели все конфеты. Потом Соня сказала, что хочет есть, и я помогал ей жарить курицу. Пока она готовилась, Соня в комнате открыла потертый кожаный футляр и показала мне скрипку.

Я раньше не только не держал никогда в руках скрипку, но и не видел ее близко. Вблизи оказалось, что это очень интересная штука, даже есть в ней что-то загадочное. Соня рассказала, что скрипка имеет две половинки – верхнюю и нижнюю. И они обязательно должны быть из разных пород дерева. И что собственно звучание скрипки зависит от лака, которым покрыто дерево. И что итальянский мастер Амати придумал в семнадцатом веке секрет лака, который так и не передал своему сыну, так что лучшие скрипки Амати сделаны в семнадцатом веке.

Почему-то, когда хотят сделать комплимент скрипачу, говорят, что скрипка в его руках поет как живая. Мне всегда было непонятно, что конкретно они имеют в виду. Поет как живая – кто? Если как птица, то совсем не похоже. А если как женщина, то вы меня извините, не всякая женщина хорошо поет. А если у нее слуха вообще нету? Люди, сами того не сознавая, отпускают артисту весьма сомнительные комплименты. Говорили бы, что поет как живая Монсерат Кабалье или там Елена Образцова (это бабуля вечно их слушает по радио и по телевизору смотрит концерты), так боятся, наверное, фамилии называть. Иной ведь так сыграет, что Монсерат Кабалье за сравнение может и в суд подать… Но к Соне моя ирония не относится, и я даже попросил было что-нибудь сыграть, но Соня наотрез отказалась. Впрочем, я не очень настаивал. Я провел пальцами по темному лакированному дереву, и вдруг мне показалось, что скрипка и вправду отвечает мне, как будто живая. Что-то со мной не то, кажется, я теряю голову…

В общем, мы так увлеклись скрипкой, что курица безнадежно сгорела, но мы все равно ее съели с большим аппетитом.

За едой мы по-прежнему болтали обо всем понемногу. Нас никто не беспокоил. Никто не звонил ни в дверь, ни по телефону. Соня развеселилась, серые глаза ее блестели, и я вдруг заметил, какая она хорошенькая.

Часов в девять я вспомнил, что должен был идти к Околевичу и что хорошо бы хоть позвонить ему и извиниться, что подвел с работой. Телефон у Сони был довольно новый, кнопочный, там такой шпенечек, который регулирует силу звонка. То есть громкий звонок или тихий. Так вот, когда я посмотрел во время разговора с Околевичем на трубку, то регулятор стоял в положении «Off», то есть «Выключено».

Она вообще отключила звонок. Зачем? Чтобы никто не беспокоил? Но чем таким важным мы с ней занимались, что нас нельзя было беспокоить…

Я вспомнил, как неохотно шла Соня отвечать по телефону, а в прошлый раз она просто испугалась и говорила с тем, кто звонил, очень напряженно. Но мало ли какая у нее причина! Наверное, поссорилась со своим парнем и не хочет с ним разговаривать.

Околевич давно уже повесил трубку, а я стоял, задумавшись, и на душе было тревожно.

– Что это ты в темноте? – спросила неслышно подошедшая Соня.

– Не зажигай лампу! – очнулся я от раздумий. – Я люблю сидеть в темноте, а ты?

– Раньше любила… – вздохнула Соня, – в детстве я любила смотреть из темной комнаты на окна дома напротив. Из-за штор и светильников окна казались разноцветными, и мне думалось, что там, за окнами, у людей совершенно другая жизнь – значительная и таинственная. А если занавески были чуть приподняты и удавалось разглядеть совершенно обычный шкаф с книгами или комнатный цветок, то все равно мне казалось, что книги в этом шкафу совершенно особенные, каких ни у кого нет. А цветок – не обычный какой-нибудь фикус, а удивительное волшебное растение, привезенное с берегов далекой Амазонки хозяином квартиры – капитаном дальнего плавания. А ты о чем думал в темноте?

Раньше в темноте я думал о многом, но теперь все тогдашние мысли вылетели у меня из головы, потому что я решал в уме сложную проблему: могу я Соню поцеловать и как она к этому отнесется? И вот пока я колебался, потому что боялся, что Соня обидится, она почувствовала неловкость и включила свет. Сам виноват, нечего было рассусоливать!

Я шел по улицам и думал о странной девушке со странной скрипкой. Девушка мне нравилась – та, что сидела напротив меня за столом и весело смеялась моим шуткам. Так она совершенно не напоминала ту запуганную пичугу, что встретилась мне в филармонии.

Мы распрощались по-дружески, Соня сказала, что сама мне позвонит, когда будет свободна. Она очень загружена сейчас – репетиции, концерты в филармонии и капелле, а еще она подрабатывает в ансамбле. И нужно много заниматься – через четыре месяца будет конкурс скрипачей имени Вивальди, и Соня собирается в нем участвовать. А там очень высокие требования.

На мое предложение встречать ее после поздних концертов она отвечала отрицательно. Хотя из ее болтовни за ужином я сделал вывод, что никого постоянного у нее сейчас нет. Как-то все непонятно.