Порванная струна

Нельзя, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы все так бездарно, так бессмысленно закончилось. Она не имеет права бездумно распоряжаться собственной жизнью и собственным даром, потому что эта жизнь и этот дар принадлежат не только ей. Они принадлежат и ему, потому что он заслужил это право своим упорством, своим постоянством, своим преданным служением. Она стала его религией – и значит, она несет перед ним ответственность. Божество не может предать беззаветно верящего в него человека. Божество должно соответствовать вере, должно быть достойно ее.

Он положил к Ее ногам свою собственную жизнь, не попросив ничего взамен – и значит, тем самым получил право на Ее жизнь. Девочка со скрипкой не только его божество, она еще и его собственность.

Профессор Зайончковский очнулся в палате реанимации, потому что в машине «скорой помощи» ему стало так плохо, что врач по рации предупредил больницу, чтобы готовили бригаду реаниматоров. Раймонда Генриховича привезли в приемный покой, где мигом перебросили с носилок на каталку и повезли бегом в реанимацию. Но там даже не понадобилось подключать приборы – просто сунули кислородную подушку и похлопали по щекам. Врач сказал, что сердце у старика еще ничего себе, а сознание он потерял в машине от духоты и тряски. Однако на всякий случай сделали кардиограмму и установили, что инфаркта нет.

«И на том спасибо!» – подумал профессор и облегченно задремал.

Ночь прошла спокойно, а утром он почувствовал себя лучше и вспомнил, что так и не сообщил Виктории имя странного лаборанта, которого подозревал в краже флюосцина. Доктор велел ему лежать несколько дней, порядки в реанимации были строгие, и хоть телефонный аппарат стоял на столике у места медсестры, воспользоваться им у профессора не было ни малейшего шанса. Он лежал под капельницей, обреченно глядя в потолок, и злился на так не вовремя захромавший организм.

Во второй половине дня в реанимацию привезли двоих после аварии. А профессора Зайончковского перевели в палату, где разрешили садиться в кровати и двигать руками. К тому времени он вспомнил об ужасной смерти своей сотрудницы Марии Потаповны, что усугубило его решимость разобраться в деле с флюосцином. Он еще напряг память и сообразил, что записал координаты лаборанта по фамилии Рузаев на листочке, а листочек, чтобы не потерялся, положил в футляр для очков.

Профессор Зайончковский имел неплохое зрение, но читать и писать в силу возраста без очков уже не мог, поэтому всегда носил очки в кармане. Он еще раз представил себе картину: Тархун стоит, размахивая тощей папочкой, и вещает, оглядываясь на портрет Ленина, он записывает адрес, потом снимает очки, убирает их в футляр и туда же кладет листочек, чтобы поскорее уйти из отдела кадров от надоевшего до чертиков Тархуна.

Осторожно подняв левую руку, Раймонд Генрихович не глядя пошарил в тумбочке и, к великой радости, нашел свой очечник. Вот и бумажка с координатами Рузаева…

Открылась дверь, и сестричка внесла поднос с лекарствами.

– Сейчас померим температуру, примем лекарство, и до утра вас никто беспокоить не будет! – весело объявила она.

Девушка была молодая и хорошенькая. А может, так показалось из-за того, что слишком туго был затянут слишком коротенький белый халатик и слишком кокетливо топорщился на золотистых кудряшках белый колпачок. Профессор дождался своей порции лекарств и протянул ей листочек.

– Милая девушка, это очень и очень важно! Позвоните по этому телефону, – он взял у нее из кармашка шариковую ручку и записал телефон Виктории, – спросите профессора Викторию Львовну Залевскую и передайте ей вот эту информацию. Скажите, что по поручению профессора Зайончковского. Больше ничего можете не объяснять, она поймет. Позвоните?

– Конечно, позвоню, не волнуйтесь, – улыбнулась сестричка и выпорхнула из палаты.

«Как бы не забыла, – переживал профессор, – а то потом Виктория уйдет и все до завтра отложится. Вроде славная девчонка, хорошенькие судьбой не обижены, так на людей свою ущербность не переносят. Хотя что это я? Красивые женщины-то как раз самые стервы и есть…»

Профессор удивился, что это он в свои годы вдруг задумался о женщинах. Перед смертью, что ли?

Надежда сидела в кабинете Виктории за ее письменным столом и от нечего делать точила карандаши. Викторию задержали в лаборатории – что-то там со срочной экспертизой, и теперь Надежда изнывала от нетерпения. Времени – девять часов вечера, и мало того что муж придет раньше ее, так еще и ужина сегодня нет. Она покаянно подумала, так ли уж не прав ее муж, когда запрещает ей совать нос во всякие криминальные истории, а просит только, чтобы она была осторожна и не возвращалась домой в темноте.

«Но ведь это так скучно! – внезапно сказала она самой себе. – Ужасно скучно сидеть дома и заниматься домашним хозяйством. Дай мужу волю, так он и с работы меня заберет. А что? Денег платят мало… Но я же просто зачахну, и мозги совершенно заплесневеют, если я перестану их чем-нибудь занимать. Не решать же, в самом деле, кроссворды, как делает моя мать, чтобы раньше времени не впасть в маразм».