Порыв ветра, или Звезда над Антибой

И авангардисты, в том числе абстрактные художники, теперь были в чести. Они не уставали напоминать публике о том, что на выставке 1937 года нацисты (а позже и нацистские подпевалы, вроде Бразийяка, который был расстрелян и расплатился за всех) назвали их искусство «дегенеративным». И вот в освобожденном Париже открылась огромная выставка главного, самого плодовитого и изобретательного из «дегенератов». Пикассо выставил 74 картины и пять скульптур. Меньший зал отдали авангардистам второго поколения, меньшим братьям, тоже, впрочем, дожившим со временем до известности – их имена были Базэн, Менесьер, Ле Моаль, Ла Сенэзьер. И конечно, де Сталь, которому суждено было затмить всех «меньших». Он уже тогда знал об этом, а Старшего Брата недолюбливал, хотя и гордился тем, что был к нему вхож.

На рю Нолле, в истерзанном особняке, где жили Никола и Жанин, как и в войну, время от времени собирались друзья. Жанин умела и любила угощать гостей. Бывали родственники Жанин, Жан Дейроль, художники, поэты, монах-доминиканец отец Лаваль, супруги Домеля… Говорили об искусстве, спорили, ужинали, пили вино. Сезар Домеля вспоминал позднее, что Никола не расставался с топориком, которым он вырубал топливо для печурки среди уцелевшей мебели, как в лесу. Очередь дошла до полок библиотеки из жарких пальмовых дощечек.

Как бы упрекая нищего художника в мотовстве, Домеля отмечал также, что угощение часто бывало роскошным. (При чтении этих заметок невольно вспоминается поразивший скромного Лукина ресторанный омар на блюде…) Впрочем, французские биографы не дают нам забыть, что жареная курица у хозяев была несчастная, а заяц жалкий, и что в целом Париже только на приемах у галериста Луи Карре угощение и в ту пору бывало по-настоящему обильным.

Жанин умела привлекать в их дом гостей. Она была обаятельной и остроумной. Навещавший ее доктор Морис Ивер знал, что у нее серьезные проблемы с сердцем. Она уже почти перестала работать. В доме теперь оставался один художник, один гений. Она знала о нем больше, чем все окружающие. Она утешала его в дни и месяцы его неудач и депрессии. Знала все его слабости. Но и в них видела лишь подтверждение его особости, его гениальности. Иногда она вела о нем записи в своем дневничке, то ли влюбленной прозой, то ли влюбленными стихами:

Свою правду я вверила
Ему, от рожденья лжецу,
Кто не скажет ни слова правдивого.
Он ложью живет.
И гениальная ложъ его, изреченная перед миром,
Станет реальностью ощутимой.

Впрочем, в ту самую пору обнаружилось, что гениев в доме два, оба представителя мужского пола в семье были гениальны. Это было большим утешением для измученной женщины. Гениальным поэтом оказался двенадцатилетний пасынок Никола де Сталя Антек Теслар. Он взрослел быстро, и жизнь ему выпала непростая. Раннее детство прошло в Польше и в бродяжьих скитаниях по марокканским пустошам. Потом были без восторга его встретившие Бретань, Ницца и Париж, вечная охота за пищей. Уже в Ницце малолетний Антек проявил себя как незаурядный снабженец и опора семьи. Знал, где что и на что можно выменять. Помогал матери ухаживать за сестричкой. С отчимом отношения были вполне здравые и дружеские. Никола не лез в дела пасынка, съедал добытое десятилетним мальцом и возвращался к трудностям творчества или очередному приступу уныния. Избыток эмоций, если таковой случался, он отдавал крошечной дочурке. Так что Антеку оставалось взрослеть, и он это делал успешно. Школой его не мучали, кое-чему научили дома грамотные родители, он писал (возможно, не слишком грамотно, но кто ж тут научится всем тонкостям этой головоломной грамматики), кое-что читал и много слушал. Был о многом наслышан – и на улице и дома.

В Париже ему пришлось суетиться еще больше. Труднее стало доставать продукты, покупать, выменивать, выпрашивать, комбинировать… Он все больше торчал на улице и научился всякому, может, и подворовывать. Во всяком случае, однажды в особняк на рю Нолле явилась возмущенная соседка-вдова и объявила о пропаже дорогих для ее памяти предметов, какой-то сумочки и еще каких-то мелочей. Все перечисленные дамой предметы отыскались у Антека, и Никола пришел в ярость. Только этого им не хватало… Никола взял испуганного воришку за руку и повел его вверх по лестнице – выше, выше, на самые антресоли. Там он посадил пасынка на запыленный стул перед запыленным столиком и сказал, что отныне он не дожен отсюда отлучаться, вплоть до особого разрешения. Произнеся этот приговор, грозный Никола спустился вниз и предался своим собственным печалям.