Порыв ветра, или Звезда над Антибой

Разве история этого мира не слагается из истории людей, которые обрели в себе уверенность? И не есть ли это мужским способом доказывать веру в Господа.

Пока я здесь отдыхаю, ему придется также искать новое место для работы, ибо то, где мы жили, больше не будет доступно, так что предстоят бесконечные поиски, из тех, что по большей части ни к чему не приводят, но если не удастся этого сделать, у него не будет своего угла для работы, так что я без конца с грустью размышляю о том, как у него идут его поиски…

Что касается Колиной любви ко мне, то она оставалась выше всех ожиданий, несмотря на многочисленные попытки фальшивых друзей его от меня отдалить. У него самое глубокое, самое высокое понятие о любви, какое только бывает, именно поэтому я способна прощать ему все на свете. А сегодня он дает мне много больше того, что я могла ему когда-нибудь дать».

Такое вот письмо написала Николаевой сестричке уже очень больная Жанин, чувствовавшая приближение смерти. Не письмо, а завещание, исповедь со многими умолчаниями… Автор новейшей монографии о де Стале Жан-Клод Маркаде считает, что в этом письме далеко не все правда…

Когда Жанин вернулась из Верхней Савойи, подошел конец их жизни на роскошной вилле в Батиньоле. Не один только юный докторский сын Марк Ивер жалел о том, что семья художника уедет с улицы Нолле. К тому времени сложился у обитателей виллы довольно обширный и вполне неординарный круг посетителей, парижан и провинциалов, тех самых, что по словам Жанин, «просветили его по поводу его нового пристрастия и пути, усердствуя как на пользу, так и во вред ему». Хотя лично я думаю, что все эти влияния «старших» и их «просветительские» уроки могли лишь весьма поверхностно отразиться на творчестве такого художника, как де Сталь, на творчестве, истоки которого лежат в глубинах пережитой трагедии, мы не можем вовсе уж отмахнуться от влияния новой среды, от искусствоведческих (пусть даже и не слишком вразумительных) поисков истоков, от книг, статей и монографий, в которых с неизменностью присутствуют имена тех, кто бывали в многотерпеливом особняке на улице Нолле в Батиньоле и, конечно, могли «повлиять», могли «оказать» или хотя бы «заострить внимание». Некоторые из этих имен мы уже упоминали выше. Иные из посетителей особняка исчезнут с нашего горизонта. Да и с самим особняком пришло время расстаться. Так что поспешим встретиться с ними в эти последние дни пребывания на рю Нолле…

Глава 25. Посетители – просветители

Легко предположить, что первыми гостями у Сталя и Жанин в роскошном особняке на рю Нолле, ключи от которого с беспечностью доверила обремененному семьей де Сталю галеристка Жанна Бюше, были долговязый абстрактный художник Сезар Домеля и его жена Рут. Едва начавший свои парижские труды Никола подарил в ту пору своему гостю Домеля большой рисунок углем (остроугольные фигуры в стиле «геометрических абстракций» Маньели) с размашистой надписью: «Все, что имею, принадлежит тебе». И этот порыв безоглядной благодарности легко объясним. Щедрый Маньели дал уезжавшему из обжитой Ниццы в Париж нищему начинающему художнику де Сталю адрес своего друга – голландца, и де Сталь нанес супругам Домеля визит в их Сите де Флер на бульваре Араго. Адрес и визит не стоят во Франции многого (я тоже привез 30 лет назад полный карман адресов). Ну придешь, навяжешься, предложат тебе воды с сиропом, с неловкостью поблагодарят за подарки, попросят оставить свой номер телефона. И не позвонят. Никогда. А Домеля повел себя воистину по-братски. Это он порекомендовал Жанне взять начинающего «геометрического» маньелиста на ту же выставку, что его самого и «основоположника» Кандинского. Может, и все благодеяния, которыми осыпала русского красавца стареющая галеристка, были подсказаны добрым голландцем – «неопластиком». Похоже на то.

Сталь ему понравился. Домеля и сорок лет спустя вспоминал об этом «верзиле» с симпатией. Конечно, многое его удивляло в русском бароне, кое-что казалось смешным и даже непотребным, но он вспоминал и об этом с улыбкой: за долгую жизнь в среде художников он насмотрелся всякого. А недолгие годы их дружбы со Сталем он запомнил хорошо и вспоминал о них в разговорах с корреспондентами еще и в 80-е годы.

Сезар Домеля родился в семье лютеранского пастора в Амстердаме, решив стать художником, рано покинул Голландию, уехал в Швейцарию, а двадцати трех лет от роду уже выставил свою первую абстракцию на берлинской выставке. Потом перешел к «неопластическим» рельефам, входил в группы и объединения Мондриана, потом Сейфора, потом прочих.

Любопытствующему и мало знавшему об истории абстрактной живописи де Сталю он пытался напомнить главные принципы довоенного абстрактного авангарда – принцип динамической, а не эстетической ценности цвета, законченности построения полотна и его единства. Домеля говорил об экономии средств, о точности выражения, а главное о духовности, ибо Домеля, по наблюдению Арно Мансара, выбирая между эстетикой и метафизикой, всегда отдавал главенство последней…