Поселок

Борька тихо лежал ничком на подушке. Павел тронул его за плечо:

– Сынок, – сказал он, – чего это ты?

Борька резко отвернулся к стене.

– Никак умирать собрался? Так это денег стоит. – Павел снова коснулся Борькиного плеча,

– иль обидел кто? Давай, докладывай.

Тетка Мария неслышно вошла, остановилась возле двери, глядя на Борьку.

– Они ко мне на день рождения не придут, – наконец сказал он, – ни Наташа, ни Косточка!

Павел усмехнулся, заметил:

– А чего? Небось, побрезговали нами, – и глянул на Марию, ожидая прочесть в ее глазах

одобрение его словам.

– Нет, ответил Борька, – я им сказал, чтобы принесли подарок… – он немного подумал и

добавил, – чтобы не забыли. Просто так.

Повернувшись, Борька бессмысленно рассматривал гладко выбеленную стену. Свет из окна

падал на его припухшее воспаленное лицо и лоснился на щеках.

– Мне не нужны ихние подарки. Я передумал, – сказал он тихо и глянул на бабу Марию.

Павел, хитро прищурил маленькие, заплывшие жирком глаза:

– Сынок, а ты меня удивляешь! – он сел на кровать, посадил рядом Борьку, – и кому ж это

захочется на тебя деньги тратить? – обнял его за плечи. – Да ты про то не беспокойсь. Не

беспокойсь, сынок. Будет у тебя… Куплю я тебе такой подарок… увидишь завтра, – он

похлопал Борьку по спине. – А этих короедов… брось. Еще сами придут. Увидишь.

– Боря, а мой подарок тебе понравился? – спросила Мария.

Прислонившись к косяку двери, она все так же стояла у порога, повязанная фартуком,

видно, собравшись стирать, сложив руки на груди, смотрела на Борьку прищуренными

постоянно смеющимися глазами.

Борька промолчал. Он не хотел говорить о подарке, который оставил внизу на берегу под

корягой. Он подыскивал причину для отговорки.

– Я хочу радиоприемник настоящий, а не самодельный.

– Разве? А я думала, собирать из конструктора интересней, чем готовенькое покупать.

Своими руками сделаешь.

Борька с насмешкой скривил рот:

– Да нет, бабушка. Ничего вы не понимаете! Это не интересно. Лучше купить готовый. Их

полно в магазинах. Правда, папа?

Мария покачала головой, лицо было серьезным, глаза же по-прежнему смеялись.

74

– Эдак для тебя на завтра и «Мерседес» подавай! – сказала она.

Павел с любовью обнял сына и сказал вполголоса, будто самому себе:

– Ничего. Был бы достаток. А то можно и «Мерседес».

Мария всплеснула руками, хлопнула себя по фартуку:

– Да разве ж так можно?!

– Теть Мария, а как можно? Ты знаешь?

– Если будешь слушать, то скажу. Никому не говорила, а тебе скажу.

– Ну, давай.

– А перебивать не будешь?

– Как можно!

– Тогда слушай.

Она села на стул, грустно посмотрела на Павла.

– Вот что я тебе хочу рассказать. Мой сын в войну был, как сейчас твой Борька, совсем

пацаном. Работала я тогда медсестрой в ленинградском интернате, с ним эвакуировалась в

Сибирь. Казенные дети питались плохо. Мы, взрослые, и вовсе голодали. Летом земля кое-как

прокармливала, а зимой спасали пищевые отходы со столовой. Кое-что кухня выбрасывала к

яру на краю поселка… Наши дети были ловчее нас. Они перебирали порченный мерзлый

картофель. Если не пахло гнилью, значит, такой «продукт» годился для оладий на рыбьем

жире. Жира этого тогда в войну было вволю… У моего были знакомые девчонки и мальчишки,

с которыми ходили добывать… И вот, – тетка Мария запнулась, украдкой тронула пальцами

висок, – об этом вспоминать как-то… тяжко. Они, эти малые горемыки, делили между собой

все, что находили на этой вонючей куче, поровну. .

Павел пожал плечами и осторожно промолвил:

– При чем тут. . Теть Мария! Ты, теть Мария, прямо в крайность. Что ж тут хорошего?

– Хорошее-нехорошее, а понимали друг друга, – расстроено отозвалась Мария. – Да и то

ведь, своими силеночками добывали себе на жизнь. Не чужим горбом. То-то не стали

равнодушными. Да в них, в этих мальцах, не бог весть что – тепло земное родилось,

понимание твое… А ты говоришь – «нехорошее»!

Мария замолкла, опустив глаза. Казалось, она увидела там, на полу, что-то неожиданное и

одновременно – грустное. Борька всегда с удивлением смотрел на бабу Марию. Ему

представлялось, что все ее обижают, а она молча смеется в глаза людям, и в ее взгляде было

столько силы, что слова казались лишними.

– Я это говорю к тому, – заметила Мария, – что наши дети все одно, что та вертушка… Ты

ее по ветру пустишь, а она вернется и по тебе же ударит, если не поймаешь.

– Я знаю, бабушка! Это бумеранг, – вставил Борька.

– Это как же понимать? – с нескрываемым интересом спросил Павел.

– Да так. Как хочешь, так и понимай. Главное, не остался бы, – она кивнула на Борьку, – с

холодком на всю жизнь.

Павел хохотнул, растянув в небрежной улыбке пухлые губы:

– Не, теть Мария. То пусть добренькие… так себе живут. А надо с оглядочкой, без зёва. Ты

возьми своего соседа. Не растерялся мужик, отнял у тебя кусок земли. У хорошего человека

отнял. А кому лучше стало жить – тебе или ему? – Он усмехнулся, минуту помолчал, привлек

сына к себе.

Борька, прильнув к отцу, неотрывно смотрел на бабу Марию и, может быть, думал о земле,

на которой Старшина посадил свои деревья и теперь снимает с них урожай. Земля бабы