Поселок

— Спел не верил, что я дойду. А я дошел и вернулся.

— Зачем?

— Чтобы помочь другим и тебе. Мне жалко тебя.

Гера подняла брови. Это было оскорбление. Грязный не может жалеть госпожу, ибо лишен этого чувства.

— Как ты смеешь, — сказала она размеренно, наслаждаясь давно забытым ощущением власти над людьми. — Как ты смеешь испытывать благородное чувство…

— Сейчас вы скажете, Гера, — перебил ее Крони, выставив перед собой ладонь и словно закрываясь от ее слов, — что я — вонючий трубарь. Что вы позовете стражу и пожалуетесь отцу. Не надо. Вы же видите, что я вернулся оттуда, и там, — Крони показал вверх, — никто ни разу не назвал меня вонючим трубарем. И поверьте мне, госпожа, что люди наверху богаче, сильнее и вашего отца, и Мокрицы, и всех директоров, вместе взятых.

— Ты в самом деле был там?

— А откуда у меня все это?

— Ты кого-то ограбил, ты украл все это. Я знаю, ты украл.

Правда была невероятна, и Гера защищалась от нее.

— Послушайте, Гера, — сказал Крони. — Вы же образованная девушка…

— Не тебе судить о моем уме!

Гера испугалась трубаря. Она сама придумала, что он ограбил кого-то, что он убийца — ведь все трубари лживые, — и теперь Крони на глазах превращался в бандита, черты лица его складывались в злую гримасу, и он грозил ей…

Не выдержав встречи с невероятным, Гера проваливалась в тошнотворное озеро обморока, который не дарит благодатного небытия, а держит между действительностью и беспамятством.

Крони смотрел на нее в растерянности. Он видел, что с девушкой что-то неладно. Такой встречи он не ожидал. Он не подумал, что за тонкой маской знатной госпожи скрывается боль, растерянность и страх смерти, и ложно истолковал ее слова и действия.

Девушка еще смотрела на него, но глаза ее уже не видели трубаря, а замыкались на внутреннем мире кошмаров и неминуемой боли. Кисти ее рук лежали и казались голубыми.

С того момента, как Крони, потеряв терпение, открыл дверь отмычкой и встретил Геру, он был поражен ее видом. И виной тому была не столько болезнь, которая успела многое сделать за прошедшие дни, а то, что образ Геры оторвался от самой девушки и воспоминание смешалось с улыбкой Наташи, родился новый, скорее идеальный образ, которому Гера не соответствовала. Она оказалась и меньше ростом, и худее, и бледнее, чем должна была быть. Одежды ее, показавшиеся трубарю столь роскошными, были ветхи, и застиранные пятна на них были видны даже при том скудном освещении, которое казалось ослепительным неделю назад. И лицо Геры было не голубым, а землистым и не очень чистым — это было лицо подземного жителя. Реальный облик Геры, хоть был неожиданным и горьким, не привел к разочарованию, лишь вызвал жалость и желание прижать ее к груди и успокоить. Он не удержался и сказал об этой жалости вслух, а реакция на его слова была холодной и презрительной. Крони ожидал какой угодно встречи, но не такой. И растерянность, желание спрятаться в раковину показались ему врожденной спесью, к которой не подберешь ключа.

И вдруг Крони понял, что Гере плохо, что она теряет сознание, и когда голова ее упала, запрокинувшись на спинку кресла, и на углах губ показалась розовая пена, он бросился к Гере, опустился перед ней на колени, и рука его замерла в воздухе, потому что надо было что-то срочно предпринять, а Крони забыл о том, что он не один. И неизвестно, сколько бы он стоял на коленях, ощущая, как замерло вокруг время и он как бы подвешен внутри прочной и глухой сферы.

— Крони, — защекотало в ухе, и трубарю понадобилась секунда или две, прежде чем он понял, чей это голос. — Мы здесь, — сказал Круминьш. — Не бойся, мы все слышим и видим! Я передаю микрофон Аните.

— Крони, милый, — сказала Анита, вздохнула в микрофон, и Крони представил ее широкое, доброе лицо, на котором кружками нарисованы карие зрачки. — Не волнуйся. Как только мы поднимем ее наверх, мы ее вылечим. Я ручаюсь.

— Спасибо, — сказал Крони. И он был благодарен Аните не столько за слова, сколько за то, как они были сказаны.

— А пока, — сказала Анита, — сделай следующее. Гюнтер говорит, что прямо под правой рукой в твоем поясе есть карман. Вынь три красные пилюли и раствори их в воде.

Для того чтобы Гера выпила лекарство, ему пришлось приподнять ее голову. Волосы на затылке были мягкими и теплыми, и голова послушно поднялась.

Гера стискивала зубы, и Крони уговаривал ее шепотом:

— Пей, пожалуйста, пей. Это не горько. Это тебе поможет.

Губы шевельнулись. Гера глотнула и поперхнулась.

— Ну что ты, — сказал Крони. — Не спеши. Это вкусно.

Гера балансировала на неустойчивой планочке, протянутой между забытьем и реальностью. Голос Крони, рука, поддерживающая ее затылок, и вкус напитка сливались в умиротворяющую картину, сродни доброму сну. И когда, выпив напиток и ощущая, как он наполняет ее ласковым теплом, она открыла глаза, то близко, совсем рядом увидела глаза Крони и не испугалась, потому что они были добрыми.

И они замерли оба. Как будто боялись спугнуть это мгновение.

Крони услышал, как в ухе пискнул голос Аниты:

— Теперь ей будет лучше.