Поселок Тополи

Грэм видел, как она стоит, отделенная от него дождем, и дымом, и тайными мыслями, от которых она застыла, как статуя. Он страшился всего, что могло ее отдалить, даже ее мыслей. Он почти и не знал ее, но, когда она была рядом, чувствовал себя способным на любой подвиг, на то, чтобы открыто сознаться в своем преступлении, даже на то, чтобы при первой возможности явиться в полицию. Ведь она сказала: «По-моему, Грэм, ты должен все рассказать. Чем раньше расскажешь, тем скорее отделаешься. Это настолько проще, чем убегать и скрываться. И ты же не нарочно это сделал, правда? Это был несчастный случай».

Благодаря ей он ощутил себя цельным. Она заполнила в нем пустоту, которой не могли заполнить ни Уоллес, ни Гарри, потому что к Уоллесу и Гарри он пристал со стороны. В глубине души он всегда знал, что они друг другу чужие.

Не это ли чувство имеют в виду взрослые, когда они говорят о любви? Пожалуй, что и так. Когда она опять повернулась к нему лицом, он, прихрамывая, заторопился к ней, уже снова чувствуя себя сильным.

Дед Таннер изумленно, даже в некотором смущении выглянул из-под одеяла. Красный огонь превращался в шипящий пар и в волны густого дыма. Последние языки пламени подскакивали, щелкали гневно, как кнут, а щелкнув, мгновенно, как по волшебству, исчезали.

Значит, ему еще не пора умирать.

Это было разочарование.

Он опять был один. Призраки бежали. Они подходили так близко, а теперь ушли. Теперь они ему не нужны. Он по-прежнему одинокий старик в своем старом доме. У него еще есть крыша над головой. Не придет сюда чужой человек строить скучный, голый дом с плоской крышей и бетонными стенами. Еще не время.

Дед Таннер молился не о себе. Кажется, он ясно сказал, что молится за Жюли, за младенца Робертсонов, за всех маленьких детей на земле. И бог послал дождь. Конечно, так часто бывает, хотя и не всегда. Большие пожары притягивают сильные ветры, встречные ветры и большие дожди. Но не всегда. Только время от времени. Может быть, в тех случаях, когда мужчины забывают о себе и молятся за маленьких детей, а не тогда, когда они с яростью и вызовом потрясают кулаками.

Дед Таннер отложил одеяло. Оно погибло. Пробито десятками мелких дырочек, а в нескольких местах и совсем прожжено. Жаль, хорошее было одеяло.

Не вставая, он столкнул камни с железных листов, и из глубины колодца глухо прозвучал тоненький голосок:

— Я здесь, люди добрые! Я в колодце, жива-здорова!