Пощады нет

День, одиноко проведенный в двух комнатушках, прошел тяжко. Истерзанная, она плакала, уткнувшись в подушки на постели малыша, шепча среди рыданий: до чего же она покинута всеми! Лучше бы ей умереть вместе с мужем, о детях кто-нибудь уж позаботился бы, а теперь она одна, заброшенная, в большом городе, ей только что перевалило за сорок, а что ее жизнь? Ни любви, ни радости с этим чужим человеком она не видала. И ее старый дар — сонливость в тяжелую минуту — не изменил ей и на этот раз. Сидя в полумраке, пригнувшись к коленям — надо было пойти за Эрихом, который был у тетки — она заснула, и сон привел ее к чему-то черному, животу, косматому: нето человек, нето зверь, существо, похожее на гориллу, надвинулось на нее, обхватило ее. Это было ужасно, жутко — до предела, которого не переступить; в диком, неистовом сладострастии оно овладело ею. Вся в поту очнулась она в темной комнате на стуле. Она почувствовала себя ободренной и успокоенной. Ей пришлось встать — в дверь стучали, это привели Эриха, за ним стоял Карл.

На следующее утро, помогая матери на кухне, Карл ничего не знал о том, что этой ночью было принято решение, которое окажет влияние на всю его жизнь. И когда он позже, гораздо позже боролся с силами, названия которым он не знал, он не вспомнил этой тихой ночи, ничем не отличавшейся от других ночей. В эту ночь, в то время, когда он спал, ему вынесен был приговор, зажавший в тиски всю его дальнейшую жизнь. Рядом с его комнатой была кухня. Но невидимые своды ее поднимались выше сводов собора. И в эту ночь под этими сводами решил судьбу Карла и тем самым судьбу всех людей, вступивших в его жизненный круг, бессонный, алчущий человек. Приговор был окончательный, обжалованию не подлежал. С этой минуты человек, старше, сильнее и опытнее Карла и его брата, будет носить с собой этот приговор, как меч, и Карлу ничего не останется, как подчиниться. Ибо человек этот — его мать.

Она перестала прислушиваться к нашептываниям отчаяния. Она переплыла через ледяные воды безнадежности. С этим покончено. Долгие часы лежала она в темноте, не смыкая глаз, пока рассвет не обрисовал очертания плиты, всю скудную обстановку кухни. Женщина хотела жить. Еще были возможности. Она шла вчера рядом с Карлом. Его-то она и привяжет к себе навеки. Тот — умерший — плохо рассчитал. У меня есть еще близкий человек, и я удержу его около себя. Я говорю это — и так оно будет. Ночь полна была видений мести. Спокойная и сильная, сидела женщина и вершила суд. Ее жизнь начиналась снова — ее нелегкая жизнь.

А в комнате проснулись поутру Карл и Эрих, и Карл, веселый юноша, свежий, как роса, с удовольствием смотрел, как мать умывает и нянчит бледного хрупкого брата.

Скорее, чем она ожидала этого, пришел к ним Пауль: как-то днем, когда Карла не было дома. Позже Карл узнал, что Пауль нарочно так устроил. Больше часа гость просидел с матерью и Эрихом на кухне, пил с ними кофе, потом попросил Эриха показать ему комнату, просматривал школьные тетради малыша. Мать особенно тронуло внимание, с которым Пауль отнесся к Эриху, — она никогда не видела, чтобы взрослый человек так обращался с ребенком. Он говорил с ним очень серьезно, ни разу не сбившись с тона.

О родных Пауля ей ничего не удалось разузнать. Он сказал ей, что четырнадцати лет приехал сюда из небольшого города, дома было слишком много ребят, здесь ему вскоре, — если вообще существует везение — повезло. Она несколько раз спросила об его планах — должен же он иметь что-нибудь определенное, прочное, надежное, какую-нибудь профессию; ему исполнилось 18 лет, он уже четыре года живет здесь, она просто не может этого понять. — Нет, ответил он, — какие же у него могут быть планы, все профессии трудны, и людей, занимающихся ими, больше чем нужно, — определенному ремеслу он никогда не учился, и комично — не правда ли? — представить себе, что он еще раз сядет на школьную скамью. Он рассмеялся. Нет, он никому не хочет составлять конкуренцию, он проживет и так, а вообще ему совсем не плохо, — сказал он, глядя в землю. Но внезапно, быстро и пристально посмотрел ей в глаза: — когда остаешься в стороне, видишь больше, слышишь больше, можешь составить себе более правильное суждение обо всем; в конце концов, в жизни есть еще кое-что, кроме сапожной или столярной мастерской, службы и воскресной прогулки с детской колясочкой, которую толкаешь впереди себя.