Пощады нет

В этот вечер, когда Карл сказал ей о предстоящей ему деятельности, о заседаниях, которые нарушат их совместное вечернее времяпрепровождение, она продолжала еще болтать о всяких вещах, по коридору двигалось ребячье шествие, впереди шла гувернантка с маленьким Карлом на руках, за ней семенила юная фрейлейн Юлия. Чинный родительский поцелуй на сон грядущий — и войска отступили в полном порядке. Карл встал, поцеловал у мадам ручку. Какой неприступный человек. Да. это было настоящее слово — неприступный. А он ушел и отныне он даже этого лишит ее, даже этих совместных вечерних бдений, которые он сам так ценил, больше не будет.

Когда пришла мать Юлии, она застала необычную картину: уголок в столовой пустовал, а Юлия с горящими, чуть не исступленными глазами говорила в салоне с кем-то по телефону. Мать предложила Юлии перейти в «уголок» посидеть и поболтать там, но Юлия закинула голову и капризно искривила губы:

— Посидим здесь.

— Не случилось ли чего-нибудь?

Юлия улыбнулась с непроницаемым лицом:

— У меня никогда ничего не случается. Мы с Карлом никогда не ссоримся.

— Дети?

Чудачка, она спрашивает о детях. Буду ли и я когда-нибудь такой матерью?

— Они спят.

— Здоровы?

— Здоровы.

— Грипп теперь страшно свирепствует, я положительно боюсь весны.

— Ты всегда ее боялась, мама.

Дочь, лежа на кожаной кушетке, наносит матери контрудар.

— Как поживает папа?

Мать, сидя в кресле у письменного стола, изумленно взглядывает на дочь.

— Папа? Что это ты вдруг спрашиваешь о нем?

— Да так, просто. Как он?

Мать, не понимая вызывающего выражения лица у дочери (что я ей сделала?), подыскивает ответ, — отец очень занят, завтра он снова дней на восемь уезжает.

Юлия громко рассмеялась.

— Так, значит, ты на неделю освободишься от него.

Что с Юлией? Почему такой раздраженный тон? — Я ничего плохого не думаю. Просто, когда остаешься одна, можно на свободе устроить генеральную чистку. Никто не мешает.

В этот вечер Карл сменил свой тихий семейный дом на конференц-зал в одном из первоклассных отелей, выдержанный в синих тонах, утопающий в свете двух мощных люстр. Президиум, расшаркивания, шелест бумаг, скрип стульев. Ораторы говорят о необходимости ограничительных мероприятий, специально приглашенные эксперты демонстрируют диаграммы. Казалось, сюда кризис не так-то легко проникнет. Свирепые распри между конкурентами смолкли. Седобородый председатель, сильно повысив голос, провозгласил на этом пленарном заседании:

— Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Для тех, кто с нами, существует единый окоп против общего врага (кто этот враг, он не сказал). Если мы плечом к плечу…

Огромного роста господин, известный своим красноречием и безапелляционностью, живой и ловкий, весьма достойный человек, произнес одну из своих замечательных речей. Он не сомневается, — сказал он, — что выразит единодушное мнение всех присутствующих, если он оценит нынешний кризис, как явление длительное. (Карл ощутил страх.) То, что мы наблюдаем в настоящий момент; это только начало, дождь зарядил надолго и лишь постепенно будет усиливаться, спрос на зонтики растет, и, кто ходит без подметок, у того промокнут ноги; нам предстоит увидеть большие перемены, которые, кстати сказать, очень нужны. (Карл подумал: смело сказано, очевидно, люди эти крепко стоят на ногах.) Мы не закрываем глаз на положение вещей и не делаем из этого тайны, все равно, завтра об этом прочирикают все воробьи на крышах. Деревообделочную промышленность укоряют в слишком большом размахе; не будем, разумеется, говорить о том, следовало ли или не следовало в период расцвета, огромного строительства, роста населения держаться маленьких масштабов; мы просто шли в ногу с общим развитием страны, приспособлялись к потребностям, это был наш долг, и этим все сказано…

Присутствующие одобрительно кивали.