Пощечина

«С год мы с Мариной усердно и часто занимались сексом. Думаю, я надеялся, что некое чудо нас исцелит. Она умерла, как тебе известно, пять лет назад. Я не признался ей в том, о чем написал выше, и она меня не винила. А может, и не стала бы винить, даже если бы я ей рассказал. Как знать, какие притоны посещала она сама в угоду собственным порокам!

Вот такое признание. В последние годы жизни Марина приняла буддизм, но я, к сожалению, по-прежнему слишком боюсь нашего сурового Единого Бога. Я — не плохой человек, отнюдь, меня не должны прогнать по последнему кругу ада, и все-таки я не могу отделаться от мысли, что есть определенная логика и здравый смысл в заветах древних патриархов. В своей жизни я мало чему подчинялся. Я совершенно непросветленный человек.

Конни почти четырнадцать, она посещает школу в Южном Лондоне. Она — большая умница, учится замечательно. Разумеется, для своего возраста она развита не по годам. Конечно, я просто потрясен тем, как ей удается мириться со смертью матери и моей болезнью. Если среди ее друзей и процветают предрассудки и невежество, она это хорошо скрывает, и я подозреваю, что самые близкие из них оказывают ей поддержку. Мать ее приятеля Аллена — лесбиянка; ее самая близкая подруга Зара — потрясающе классная турчанка. (Зара целых два года копила карманные деньги на дурацкую футболку от „Прада". Меня поразило не само ее стремление заполучить в свой гардероб фирменную вещь — сейчас все помешаны на лейблах, и мне это немного претит, — а именно то, что она копила так долго. Это ж какая должны быть сила воли!).

Не знаю, сестренка, случается ли тебе иметь дело с подростками, но меня они изумляют и воодушевляют. Не то, что наше поколение. Но я вовсе не идеализирую современную молодежь. Они чертовски жестоки, подлинные дети Тэтчер, хотя и произносят правильные лозунги антирасистского и экологического содержания. Им плевать на тех, кто не способен по какой-либо причине добиться успеха. Даже мальчишки из простых семей, увивающиеся вокруг Конни, насмехаются над теми, кто не грезит о быстрых автомобилях и будущем процветающих бизнесменов. Но они не лицемеры и, в отличие от нас, не корчат из себя всезнаек и не стремятся говорить от чужого лица. Интересно, дома они ведут себя так же?

На улице дождь. Ко мне скоро придет дневная сиделка, которая съедает почти половину моего пособия. Да, я все еще получаю пособие по безработице — полагаю, об этом отцу тоже не говорят. Он уже на пенсии или все еще строит, строит, строит и пьет, пьет, пьет и бурчит, бурчит, бурчит, что его детям не знакомо понятие „тяжелый труд"? Что за чушь! Я рано узнал, что такое тяжелый труд и пообещал себе, что никогда не буду так работать, никогда не буду так издеваться над собственным организмом и спиной, никогда не буду таким злым, как отец. Увы, я озлобился, но по-другому, не так, как отец. В отличие от отца, я сожалею не о том, чего не сделал, а о том, что сделал. Посему, что бы я ни говорил про свою чертову болезнь, в действительности я снова и снова вспоминаю тот момент, когда я заразился, и жалею, что тогда оказался в том клубе, положил глаз на того парня, укололся той же иглой, что и он, и больше всего, больше всего сожалею о том, что продолжал заниматься сексом с Мариной и проявил себя самым последним трусом.

Помолись за меня, сестренка. Я страшусь гнева Божьего.

Конни ничего не говорят. Она знает, что у меня есть сестра в Австралии и что я обожаю тебя. Но, ради бога, не чувствуй себя виноватой, если у тебя нет возможности взять ее к себе. Ты ведь не обязана брать на себя заботу о ней, верно? И я это знаю. Ей неизвестно о том, что я умираю, поэтому о будущем мы не разговариваем. Если ты не сможешь взять к себе Конни, о ней позаботится старая тетка Марины. Джессика живет в Ланкастере, и она великодушная женщина. Я хочу, чтобы Конни узнали своего дядю и деда, но не хочу, чтобы они диктовали ей, как жить, и определяли ее будущее. Из всей нашей семьи я доверяю только тебе.

Таша, если ты по какой-либо причине не можешь забрать ее к себе, прошу тебя, хотя бы поддерживай с ней связь. Мы с Мариной оказались не очень хорошими родителями, но нам все же удалось скопить и отложить для нее кое-какие деньги — пять тысяч фунтов. Мои похороны и все, что с ними связано, уже оплачены, я не оставляю после себя долгов. Меня кремируют и похоронят здесь, в Лондоне. По Австралии я не скучаю. В сущности, судя по тому, что мы слышим здесь, на нашей родине мало что изменилось. Мы все так же зажимаем черных, верно? Нет, уж пусть лучше меня похоронят здесь.

Я понимаю, сестренка, что пять тысяч фунтов не бог весть какие деньги, что я прошу слишком много. Но, думаю, ты полюбишь Конни. Я все рассказываю ей про то время, когда ты видела ее в последний раз, давным-давно, ей было всего пять лет. Ты ей тогда призналась, что боишься ездить в лондонском метро поздно вечером. Помнишь, что она ответила? „Тетя Таша, так ведь вечером там лучше. Света больше. Безопаснее". Вообще-то, она не доставляет особых хлопот. Как-то вечером на днях она удивила меня, спросив, есть ли у нас музыка Саймона и Гарфункеля. Поскольку она дитя Лондона, я думал, что она не знает ничего, кроме хип-хопа и танцевальной музыки, а ее, оказывается, заинтересовала эра хиппи. Она спрашивает меня про Джони Митчелл и „Флитвуд Мак". Одному Богу известно, где она их услышала. Неужто по „Радио-2" [83]? Не может быть».