Она была в шоке, когда первый раз увидела своего будущего свекра. Ему только что исполнилось пятьдесят, но его кожа, тело, осанка выдавали в нем умирающего старика. Печень у него ни к черту, предупредил ее Гэри, но она и сама сразу это поняла. Кожа его имела трупный серый оттенок, руки покрывали багровые синяки. Он дышал с присвистом, когда говорил, и каждые несколько минут его тело сотрясал мучительный кашель, после чего он сплевывал на пол или в салфетку густой комок мокроты. И все равно он не выпускал изо рта сигареты. Рози тотчас же бросила курить. Вот что делают с человеком курение и алкоголь. Они убивают. Организм мстит за то, что ты его травишь. Тебя ждет недостойная смерть. Мать Гэри, в ту пору сорокавосьмилетняя женщина, страдала от избыточного веса. У нее был нос картошкой — разбух от пьянства, — иссеченный тоненькими красными капиллярами; вокруг рта пролегли глубокие морщины. Была еще сестра Гэри — вечно с сигаретой в одной руке, с банкой пива — в другой.
Рози пришла в ужас от родных Гэри. Два дня, что она провела в их кругу, казалось, никогда не закончатся. Его семья жила в крошечном домике — это было дешевое жилье — на краю одного из западных пригородов Сиднея — не в деревне, но и не совсем в городе. Ходить там было некуда, смотреть нечего; единственный центр развлечений — местный паб неподалеку. Они ужинали там оба вечера, и тогда впервые она увидела Гэри по-настоящему пьяным, в стельку, так что он себя не помнил. Обе ночи, лежа рядом с ним в постели, она не могла заснуть, так как со всех сторон до нее доносились храп, пердеж и тяжелое с присвистом дыхание. Все это ее жутко напугало, и по возвращении в Мельбурн она впервые задалась вопросом, а следует ли ей выходить замуж за Гэри.
Их роман развивался стремительно. Они не встречались еще и месяца, когда он сделал ей предложение и она ответила ему согласием. Одним из сокровищ, что унаследует Хьюго, был автопортрет Гэри, написанный на крошечном холсте размером с фото. На его лице черной тушью по трафарету была сделана надпись: ТЫ ВЫЙДЕШЬ ЗА МЕНЯ?
Незадолго до их знакомства она вернулась из Лондона. Как и многие австралийцы, она потратила там впустую восемь лет своей жизни, постоянно меняя работу, посещая вечеринки, отрываясь под музыку «хаус», техно и рейв, влюбляясь в женатых мужчин зрелого возраста. Она называла это любовью, хотя ее чувства к Эрику нельзя было назвать страстью. С ним они никогда не испытывала подлинного восторга, никогда не страдала. Они оба прекрасно понимали, что удерживает их вместе, почему он готов нарушать супружескую верность, почему ее вполне устраивает роль любовницы. У Эрика была красивая девушка для плотских утех; она получила крышу над головой — роскошную квартиру с видом на Вестминстер, которую он снимал для них. Он покупал ей красивые наряды, платил за марихуану, «экстези» и кокаин. Они великолепно смотрелись вместе, были стильной, изысканной парой: Эрик, вне сомнения, умел носить костюмы. Он был хорошим любовником, с готовностью исполнял любые ее фантазии; ей нравилось, что он зрелый мужчина и всегда рад угодить ей. Он водил ее на премьеру спектакля по пьесе Дэвида Хэйра «Скачущий демон» и на «Girlie Show» Мадонны в Уэмбли, где у них были самые лучшие места. И что самое важное — в этом нужно отдать должное Эрику, — он ни разу не заикнулся ей о том, что ради нее оставит жену, не давал ей лживых обещаний. Была еще одна причина, побуждавшая ее так долго оставаться с Эриком: ей хотелось досадить матери. Но она была уверена, что в конце концов вернется домой, вернется к своим друзьям. И она так и так вернулась бы, даже если б Эдди не позвонил: Рози, папа умер. Повесился. Мне очень жаль.
Она плакала, прощаясь с Эриком, но они оба знали, что ее слезы вызваны не расставанием, что они оба до конца доиграли свои роли в «мыльной опере» двадцатого века. Они наскучили друг другу. Эрик, джентльмен до мозга костей, купил ей билет, помог упаковать вещи, отвез в аэропорт и, целуя ее на прощание, вложил в ладонь валиум — успокаивающее средство, которое помогло бы ей легче перенести длинный перелет домой.