Посюстороннее (СИ)

Писатель только махнул рукой:

-- Чего уж! На понимание и не надеюсь... Боюсь умереть прежде, чем закончу...

-- А если в двух словах, то какова главная мысль вашего романа?

-- В двух словах? Жизнь бессмысленна.

-- То есть вы боитесь умереть прежде, чем закончите роман о том, что жизнь бессмысленна?

Писатель улыбнулся.

-- Все верно. Подумайте об этом на досуге.

"Выпроваживает", -- подумал Гусев и поэтому попрощался и ушел, немного обидевшись.

В дверях он бросил последний взгляд на писателя. Крепкий старикан, только ссутулился сильно да кашляет то и дело. Вон и горло шарфом замотано. Хотя шарф, может, это стильный аксессуар, кто их, писателей, разберет...

Гусев начал спускаться по лестнице, раздумывая о том, надо ли описывать ее в статье. Ничего особенного в лестнице не было, поэтому он решил ее не упоминать. (Гусев старался писать так, чтоб каждая деталь несла смысл. Вообще втайне он мечтал написать роман, но, конечно же, не о бессмысленности жизни, а о ее смысле.) Перебравшись на серьезную тему смысла и лестниц, Гусев вышел из подъезда -- сделал несколько шагов и... дикий вопль пронзил его мозг, как будто в ухо воткнули вязальную спицу. Звук шел откуда-то сверху: Гусев задрал голову и увидел, как к нему стремительно летит человек, размахивая в воздухе руками и ногами. Секунда -- и Гусев не поверил своим глазам -- человек так же стремительно полетел вверх, а потом снова вниз... а потом вверх... словно кто-то огромный привязал к нему резинку и играл с ним как с мячиком... Гусев отчетливо разглядел его серые брюки, белую рубашку и развевающийся красный шарф на шее... Перепуганный журналист пулей влетел в подъезд и, перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, добежал до квартиры писателя и забарабанил в дверь, забыв про звонок.

-- Т-т-там... ч-ч-человек...в-в-в-ерх... в-в-в-низ... -- начал он, когда дверь открылась.

Писатель тонко улыбнулся.

-- И вы? И вы видели его?

Гусев усиленно закивал.

-- Проходите.

Когда Гусев немного пришел в себя, писатель сказал:

-- Это наша местная достопримечательность. Передумавший самоубийца. Выбросился из окна, да в полете передумал.

-- Т-т-то есть к-как?

-- Да так. Летел, да передумал. Упал, конечно, разбился, а вот дух его с тех пор так и болтается тут постоянно. Как будто вечно обречен передумывать.

-- И м-м-ногие его в-в-видели?

-- Многие. Я вот не видел, хотя всю жизнь тут живу. Обидно даже. У нас уже примета сложилась: кто Передумавшего увидит, тот непременно что-то передумает делать из того, что собирался...

-- А в-второй р-р-аз...

-- Второй раз вы его не увидите... По крайней мере я ни разу не слышал, чтобы кто-то видел его дважды.

Гусев облегченно вздохнул. Пора было прощаться и уходить.

Когда он уже отошел от подъезда шагов эдак на двадцать, то вдруг услышал:

-- Постойте!

В одно из окон выглядывал человек. Ветер развевал его красный шарф.

Гусев припустил бегом.

-- Постойте, -- кричал в окно писатель, -- погодите, вы забыли свой блокнот!

Но Гусев уносил ноги подальше от проклятого дома.

Журналистику он бросил, устроился работать охранником, а о писателе, если его кто-то спрашивал, всегда отзывался так:

-- Т-т-варь лживая!

Писатель Н. по-прежнему пишет эссе и рассказы и так и не окончил свой роман. Уже никто и не верит, что закончит когда-нибудь. Да и его первый роман народ уже стал подзабывать. Ведь несусветная чушь -- "Вечное падение". Если падение вечное, то это уже никакое не падение -- а полет.

Да, по призванию я философ, а что сижу за кассой -- ну так это игра случая...

Потусторонний пендель

Приятель был у меня Паша-гей. Он рассказывал, что у него домовой был добрый, ласковый, бывает, проснется маленький Паша -- а рядом спит что-то мохнатое, теплое, вроде кошки. Паша погладит его -- а оно глазками красными блеснет и исчезнет. Паша домового не боялся, боялся только своего бати, который бил его страшно -- да не за ориентацию, тогда еще вообще ничего с этим делом в Пашиной жизни ясно не было, а за то, что бедный Паша часто по ночам писался. Как будто побоями лечат энурез! Ну да что этому бычью объяснять...

И у нас домовой есть, это точно, только он вид имеет не кошачий, а... не знаю какой, но ноги у него явно человеческие, по крайней мере пендели прописывать он умеет.

Как-то раз, лет в шесть, поругалась я с родителями. То ли мультика меня лишили, то ли сладкого...

В общем, разбушевалась я не на шутку.

Отец ко мне подход знал, сказал:

-- Милка, реветь много будешь -- чертенком станешь. Смотри-ка: у тебя уже рожки пробиваются!

-- Где?

-- Да вот! -- Отец принялся ощупывать мою голову. -- Так и есть: два холмика, точно рожки режутся. Когда зубки резались, ты нам спать не давала, а теперь вот рожки...

-- Я не хочу рожек! -- закричала я и бросилась к зеркалу. -- Я их отпилю!

-- Больно будет! -- уверенно заявил папа. -- Это же как палец отпилить! Хочешь, проверим?

-- Нет! Не надо! -- Я долго и старательно изучала свое отражение в зеркале и ощупывала голову.