Поскольку я живу (СИ)

- Что-то сделать по-другому? – спросила она, подняв на него глаза, в которых не было ничего, кроме вопроса.

- Да.

И ему снесло крышу. Уже в следующее мгновение он оказался возле нее схватил за руку и, заставив подняться, поволок на выход, едва ли расслышав возмущенный возглас Маринки, возвещавший о неизбежной расправе над «гаденышем», и успокаивающий звук Фурсового голоса: «Оставь их в покое! Дай ему двадцать минут!»

Не расслышал, конечно. Только чувствовал По?лину руку в своей руке, выныривая из ставшего душным и тесным репетиционного зала.

- Отпусти меня, - возмущалась та и отчаянно дергала ладонь из его пальцев. – Ты свихнулся? Куда ты меня тащишь?

- Поговорить!

- Я не хочу с тобой разговаривать!

- Захочешь.

- Нет! – она снова дернулась.

Но тщетно – он уже впихнул ее в какое-то совсем крошечное темное помещение без окон, клацнул выключателем, освещая его в одно мгновение, и быстро прикрыл за собой дверь. Обернулся к ней. Его грудная клетка тяжело поднималась и опускалась, как если бы ему было трудно дышать. А зеленый взгляд, прикованный к ее лицу, странно застыл. Словно бы он удерживал себя от какого-то шага.

- Выпусти меня! – выпалила Полина. – Я закричу!

Сказать он уже ничего не мог. Только мотнул головой и шагнул к ней. В замкнутом пространстве и отступать было некуда. Воздуха не стало. Совсем. Только он. Только его продолжающая часто вздыматься грудь перед ее глазами. Бледность, разлившаяся по лицу. Лихорадочный блеск застывших глаз.

Ванькин рот едва заметно вздрогнул, будто бы он что-то произнес. Но не вырвалось при этом ни звука. Лишь долгий выдох, коснувшийся ее лица через бесконечные пять лет. А потом он наклонился и захватил в плен ее губы отчаянным поцелуем. А ее тело – пылающим объятием.

Его жар в одно мгновение заполнил все естество, и Поля приникла к нему в желании чувствовать каждой своей клеткой. Она дрожала, вся дрожала, отвечая на его поцелуй и испытывая болезненное опьянение, охватившее ее в одно краткое мгновение, до тех самых пор, пока в голове не застучала отчаянная мысль: она ему больше не верит… не хочет… Его не хочет… Она здесь не ради него, а чтобы покончить с этой дурацкой историей.

И с силой оттолкнув Ивана от себя, Полина зло проговорила:

- Не прикасайся ко мне! Никогда не прикасайся ко мне! – и подтвердила свои слова звонкой пощечиной.

Он лица не отвернул. Лишь немного. В момент удара. И теперь там, где полотно его кожи было белым, расцвело ярко-алое пятно. Ладонь потянулась к щеке, а взгляд продолжал прожигать ее насквозь. Ванька. Ее Ванька. И давно уже не ее. Как и она – только его, но теперь уже…

- Я тебя люблю, - медленно и отчетливо произнося каждый звук, выговорил Иван.

- Неважно!

- А что важно?

- С тобой это больше не связано.

Иван сжал зубы и снова шагнул к ней, нависая над ее лицом, злыми, растерянными глазами. И внутри него клокотали так и не высказанные слова, которые, сбивая друг друга, рвались наружу, не достигая своего берега. Кроме единственных, которые считал самыми важными, готовый повторять их столько, сколько это будет нужно.

- Я тебя люблю, - упрямо шепнул он, ожидая хоть какого-то отклика в ее чертах, которые знал целую жизнь и которые за прошедшие годы, кажется, стали другими. Чужими?

- Это твои проблемы, - медленно проговорила Полина, не отводя от него мрачного взгляда, - если, конечно, это правда. Ты столько раз выставлял меня дурой, что любой усомнится.

Иван закрыл глаза. Ненадолго. Меньше хода секундной стрелки на часах. Меньше на двоих разбившейся вечности. А когда распахнул их вновь, ей показалось, что там, внутри, что-то выгорело, обессилело.

- Имеешь право, - устало и отстраненно кивнул он.

- В отличие от тебя, - вытолкнула из себя Полька, чувствуя, как сбивается дыхание. Она впечатывала себя в стену, увеличивая расстояние между ними и не позволяя пробиться тоненькому голоску веры в то, что он говорит правду.

- И тем не менее, я все еще люблю тебя. А ты все еще не понимаешь по-простому, да? Объяснять долго и сложно?

- Это ты не понимаешь! Привык все за мой счет? Не выйдет! – ее лицо оказалось рядом с его, глаза в глаза. – Любишь меня? Прекрасно! Вот и оставь в покое!

Теперь он молчал. И бог его знает, сколько ходов сделала проклятая секундная стрелка. Но, едва поймав ее взгляд, Ваня не мог его отпустить. Просто смотрел и слушал ее гневное дыхание. А сам почти не дышал, ощущая лишь ухающее сердце, рвущееся из грудины к ней.

- Хорошо, - хрипло прошептал он, наконец, когда молчать дальше стало уже невозможно. – Хорошо, Поль… Можно я еще раз тебя обниму и… все?

- Ты совсем оборзел, Мирош? – захлебнулась возмущением она.

Его щека, та самая, с алым пятном, отчетливо дернулась. Нервно, болезненно. Будто бы Поля второй раз ударила его. А потом он отступил чуть в сторону, выпуская ее, и тихо проговорил:

- А я, Поль, не Мирош. Ни хрена от меня не осталось. Имя – и то не мое.

- У меня тоже – чужое, - проговорила она, проходя мимо.

- Потому что твое – я отнял, - прошептал он ей вслед – или самому себе, оставшемуся стоять на месте. Потому что это тоже его вина. Если бы только его не было…