Поскольку я живу

Шапка документа за эти двадцать минут не изменилась. Имя, возраст, владение инструментами. Адрес! Номер телефона! Сама того не понимая, Таранич дала ему еще один шанс – шанс связаться с этой ненормальной пианисткой напрямую! И спросить… спросить, какого ж, бл*ть, хрена ее понесло в этот идиотский проект!

Ощущая, как возбуждение новой волной захлестывает его, и боясь утратить хоть на мгновение это ощущение, обещающее новый прилив сил и веру найти хотя бы какой-то выход, он взглянул на таксиста и почти выкрикнул:

- Я передумал насчет адреса. Давайте на Оболонскую набережную.

- Как скажешь, командир, - усмехнулся дед за рулем, поглядывая на него в зеркало заднего вида. Узнал? Не узнал?

Неважно.

«Я передумал насчет адреса. Давайте на железнодорожный вокзал», - произносил он пять лет назад в Одессе, когда под пляшущие огоньки в голове, сам приплясывающей походкой, почти напевая мелодию, бьющуюся между ушей, выбирался из ночи, которая вцепилась в него клешнями и не желала его отпускать.

А сначала собирался к Зориной. Точно помнил, что таксисту назвал Полькин адрес.

И только в машине, пересекая Ришельевскую и распевая во всю глотку «На Ришельевской Кай», вспомнил: а к Польке-то теперь нельзя. Никогда нельзя. Горло сжалось, он скрежетнул зубами, и, если бы не бешеное возбуждение, владевшее им, наверное, задохнулся бы от боли.

Но «скорость» удерживала. Обезболивала.

Потом он вспоминал громаду вокзала, возвышавшуюся над ним тогда. Монстр, а не здание. Уродливый безымянный монстр, заглатывающий людей и разделяющий их километрами расстояний и целыми жизнями ожиданий.

Когда-то Мирош любил вокзалы и поезда. Но от этого ничего не осталось. Пасть чудовища распахнулась и впустила его, чтобы он наткнулся на пылающее зеленым огнем табло с расписанием прибывающих и убывающих составов. Его – уже подали.

А он не мог сойти с этой последней точки, на которой стоял. Потому что каждый шаг вперед – это шаг от Полины. Шаг, преодолеть который невозможно. Нет таких сил у человека, не бывает их.

И в то же мгновение, когда решил, что остается, увидел себя на перроне перед открытыми дверьми в вагон. «Скорость» обладала какими-то воистину магическими свойствами, позволяя ему делать то, чего он не мог. Усыпляя в момент принятия решения и заставляя совершать те поступки, что он должен совершить.

В руках его был телефон. Смс, набранное отцу.

Оттягивание времени и кота за яйца.

Он хотел пить или прыгнуть на рельсы. Сейчас – самый подходящий момент, в конце концов. Смелость и силы, полученные от дури в крови, позволяли. Останавливало только одно – она узнает. Узнает, что он сделал. И ей будет больно. Он в любом случае причинит ей боль, так и не исправив главного, – она поймет, что он уезжал от нее.

Так пусть хоть без мяса.

Господи Боже, он несколько месяцев трахал сестру. Собственную сестру.

Бред. Бред!

Сестра – это когда сидишь с ней на соседних горшках, а потом у нее растет грудь, и ты ржешь над этим фактом. Сестра – это нытье взять ее с собой погулять и нытье познакомить с лучшим другом, потому что он ей нравится. Сестра – это делить с ней любовь родителей, соревнуясь и одновременно заботясь о ней.

А у них ничего этого не было! Так какая, нахрен, сестра?! Что за сбой генетического кода?

Что за сбой прошлого, ломающий настоящее, лишающий будущего?

«Не жди, я не могу поспешил, ошибся».

Не глядя.

Смс – отправить адресату.

Телефон – в урну возле скамейки на перроне.

А себя – к дьяволу.

Отправитель хренов.

Он выбросил трубу под ошалевшим взглядом проводницы, поторапливавшей садившихся в поезд. Они и остались-то один на один. Она его поторапливала, да. Она, дородная тетка в форме, его персональный Харон.

Так пять лет назад он осознанно обрубил последнюю связь с Зориной, чтобы сейчас радоваться адресу и номеру телефона. 

- Подъезжаем, дальше куда? – брякнул водила, медленно проезжая дома и прикидывая, куда бы свернуть.

- Тут остановите где-нибудь, я дальше пешком, - отозвался Иван, выбираясь из прошлого, которое лезло даже сквозь весь тот кайф, что он словил за три последующих года, все еще не позабытый его мозгом и помнимый телом, ожидавшим нового прихода.

Точно так же он выбрался из машины, забросил рюкзак на плечи, нацепил на нос очки и медленно двинулся во двор ближайшего дома, чтобы через него выбраться к реке.

Мирош шагал под ярким солнцем и смотрел на высотки жилого массива, включив на телефоне GPS и забив нужный номер дома. Но в голове иногда перебиваемое звуками, издаваемыми навигатором, настойчиво вертелось, что ничего здесь даже отдаленно не походило на Полю и на их жилище, в котором он провел свое единственно счастливое время за всю жизнь.

Здесь иначе.

Все не то.

Даже вода другая.

За годы жизни вне Одессы он так и не привык к отсутствию моря. Днепр остался чужим. Наверное, потому ему чуточку легче дышалось в Торонто. На Онтарио было проще. Но ни река, ни озеро ничего утраченного ему не заменили.

Только сновавшие над поверхностью воды чайки иногда кричали похоже.

Спустя полтысячи шагов навигатор ругнулся в последний раз и сообщил, что он на месте.