Поскрёбыши

Звонарь стоял рядом с Ларисой и чутким ухом всё слышал. Выхватил у нее трубку, говорит замогильным голосом: «Что же ты, сукин сын (прости, Лариса Николавна), два месяца трусил нам рассказать?» - «Иван Антоныч, я в церковь к батюшке ходил. Батюшка мне – иди в милицию. Они все, попы, неверующие, уж я-то знаю. Молился я, но господь моих молитв не слышит. Мам, это я, семинарист, тогда в Орле у ночных торговцев денег требовал». Путается, с кем говорит. Лариса уже далёко стоит, не слышит. И хорошо, что не слышит. Иван Антоныч ей запоздалого Олегова признанья не передал. Ни к чему, дело прошлое. Звонарь разговор оборвал, путается в брюках, сует ноги в ботинки, ищет документы. Целует наспех мокрую щеку Ларисы и выбегает из дому.

В Москве у Иван Антоныча был только один знакомый – звонарь Антон Иваныч. Утро едва забрезжило, а уж звонят в его коммуналку, да прямехонько ему: три раза. Антон Иваныч сердится: кому неймется в такую рань? Открыл – звонарь и звонил. «Здорово, Антон Иваныч». – «И ты здравствуй, Иван Антоныч. Что такое стряслось?» - «В двух словах не расскажешь. Дай дух переведу». Сидят за столом, говорят, друг другу верят. И вообще верят. Их ремесло такое: верь да звони. «А что, Антон Иваныч, не было ль в Москве какого чуда на колокольнях, или каких сбоев с церковным звоном?» - «Не в Москве, а под Москвою, и не с церковным звоном, так с отцом Андроном в самом деле было чудо». И еще несколькими словами обменявшись, поспешили они на сильно пьющий Курский вокзал. Ранней электричкой до станции Храпуново, а там пешечком через дубравку искать по наитию разрушенный храм всех святых, земле русской просиявших. Нашли нечто. Храм не храм, а так, срамотной обрубок. Где тут и колоколу быть. Таятся в ельнике, крестятся, выжидают. Часа два прошло, и тут вроде как слабой рукой в надтреснутый колокол кто-то и впрямь звякнул. Нашли! привел господь. Помолились наскоро и переместились в такие елки, откуда дверь видать. Подальше вышло, зато уж не прозеваешь. В самом деле, очень скоро увидели они Никитку, живого и здорового. Чистенького, улыбающегося, ведомого за ручки двоими почтенного возраста чертями, если в чертях вообще можно сыскать что-либо достойное почтенья. Сзади бежали свитою трое чумазых чертенят. Да не чумазые вовсе они, просто темнорылые. Очень славные бесенята, ежели разобраться. Товарищи детских игр, с позволенья сказать. За неимением иных. Уж лучше, нежели дебилы в спецшколе. Те еще и обидят. И вряд ли от них научишься чему хорошему. А от чертей? Ма-ма мы-ла ра-му. И то хорошо.

Ну что ж, предстоит выкрасть дитя, уже в третий раз. Всем оно понадобилось – и в Щвеции, и на Песчаных улицах, и в славном городе Мценске. Хотя, честно говоря, по сути дела оно нужно лишь Ларисе с Иван Антонычем (точнее, Иван Антонычу с Ларисой), да вот еще чертям. Сашеньке – той вообще ничего не рассказали, не сочли нужным. На ее звонки отвечали, что Никита у Ларисы, а последний раз сказали – у Олега. Что Ларисе, что Олегу Александра звонить побоялась. Подсела на размеренную западную житуху и притихла. Значит, больше всего до Никитушки дело двоим звонарям-антитёзкам. Надо им это дело обмозговать.

\Хорошо обмозовывать, когда есть бутылка. Но звонари обошлись без нее. Вернулись к двери, откуда выступил караван, и хорошенько потрясли. Открылась. То есть замок был, но так. на пол-оборота хватало, а глубже забито всякой дрянью. Прогнуть дверь – этого оказалось достаточно. Закрыли изнутри тем же манером, пошли ощупью по сумрачным пределам. Нашли плохо загашенный костерок, поблизости постели. Вот эта – самая приличная. Даже простыни и наволочка с чьих то бельевых веревок. Лежбище человеческого детеныша, несомненно. Теперь искать, где спрятаться. Уж каноническую планировку церковного зданья звонари знают. Тут они чертей обыграют, вне сомненья. Цапнуть бы какой еды, но не дай бог заметят. Вот и выход на зады. Заложено засовом. Засов еле открыли – ржавый был, зараза. Дверь приперли снаружи бревном. Притаились под лесенкой, что раньше вела на колокольню. Сидят, чутко слушают. Уши у звонарей что надо. Вернулись беси. Никитка щебечет – много слов выучил, молодцы черти. Так постились звонари до августовской темноты, а изо всех отдушин кирпичного зданья несло жареным мясом. Вроде бы козлятиной. Кто-то тут коз держит. Беси глаза отвели хозяйке. Ну, цыгане да и только.