Посланец. Переправа

Но Биденко даже не смотрел на него. Когда он увидел Джабраилова, понял, что это конец. О конце он знал и раньше, с той минуты, как его захватили, но ничтожная, пусть и самая призрачная надежда на спасение все же еще оставалась в нем. Теперь ее не было. Его будут пытать до тех пор, пока он не скажет, где лежат деньги. И убьют после того, как вернут их. А потом убьют Елагина, Ушакова и всех остальных. Или его одного, если он ничего не скажет.

— Чего молчишь? — спросил Джабраилов, и Биденко увидел в его руках шнурок, какими связывали Хавкина и операторшу банка.

Биденко подумал, что этим шнурком сейчас начнут душить его. Но это не входило в планы Джабраилова. Он не думал о том, какой смертью умрет сидящий перед ним человек. Ему надо было узнать, где лежат деньги. Джабраилов ждал, когда заговорит Биденко, но тот молчал.

— Зачем делать себе больно? — спросил Джабраилов. — Ты думаешь, это геройство. Геройство сегодня — это иметь деньги. А большое геройство — большие деньги. Говори, куда спрятали, и будешь богатым. Будешь героем. Я дам тебе десять миллионов рублей. Купишь дом, купишь красивую женщину. Они в России дешево стоят. Могу дать и больше, если пообещаешь, что не пропьешь.

Биденко поднял на него глаза и тут же опустил их. И Джабраилов понял, что этот человек ничего не скажет. Ни дом, ни женщина для него ничего не значат. Он никогда не имел богатства и даже не представляет, какой счастливой оно может сделать жизнь человека. Для него счастье заключается в чем-то другом, но в чем именно, Джабраилов не знал. И не стремился узнать это.

— Ну что ж, не хочешь говорить, дело твое. Знаешь правило вашей армии? «Не умеешь — научим, не хочешь — заставим». Хорошее правило. Аслан, — Джабраилов кивнул стоявшему у дверей высокому, красивому кавказцу, — займись им.

И, даже не посмотрев на Биденко, вышел.

15

Беспалов взял в руку сумку, выпрямился и увидел, что сестра заплакала. У нее вдруг задергались губы, повлажнели глаза и по щекам покатились слезы.

— Ты что, Настя? — удивленно спросил Беспалов. — Я же не на войну уезжаю.

— А когда я теперь тебя увижу? — она шмыгнула носом и вытерла ладонью слезы. — Ты ведь как уедешь, не позвонишь, не напишешь. Оставайся у нас. Чего здесь не жить?

Беспалов поставил сумку на пол, подошел к Насте и обнял ее. Три дня назад он приехал к ней, зная, что это единственный дом, где ему всегда рады. Заодно хотелось выяснить, не случилось ли чего с Мироновым. В том, что Джабраилов пришлет сюда своих головорезов, не приходилось сомневаться. Он не простит сгоревшего в деревне джипа, ржавый, похожий на догнивающий скелет остов которого до сих пор торчал на околице. И вовсе не потому, что ему жалко пропавшую машину. Сгоревший джип — это бунт, вызов его всесилию. А бунты нужно подавлять немедленно, с особой жестокостью. Чтобы в следующий раз ни у кого не возникло мысли взбунтоваться снова.

— Приеду я к вам, — сказал Беспалов, целуя сестру в голову. — Вот навещу друзей и приеду. Даю тебе слово офицера.

Ему нравилось в деревне. Нравился запах березовых дымков, когда мужики по субботам топили бани, нравилось, как горланят по утрам, стараясь перекричать друг друга задиристые петухи, нравилась поросшая зеленой муравой широкая улица, на которой с утра до вечера играли дети. А позавчера свояк свозил его на рыбалку, на свои заветные харюзовые места. Поехали туда вчетвером на мотоцикле «Урал». Свояк за рулем, ребятишки — в коляске, Беспалов на заднем сиденье. Каменистая дорога шла у подножья крутой и высокой сопки, почти до самого верха покрытой кустарником и лишь кое-где приютившей на своем боку косматые березки. Беспалов все смотрел на этот кустарник, на поднимавшиеся из него невысокие скалы и прикидывал, за какой из них могли бы спрятаться боевики, чтобы неожиданно обрушить на мотоцикл шквальный автоматный огонь. Кавказ приучил его к этому, и он не мог избавиться от его страхов даже здесь.

Неширокая речка с тихими омутами и быстрыми перекатами бежала слева, но свояк ехал все дальше и дальше, пока не остановился у поворота на ровной, как стол, полянке. Ребятишки тут же выскочили из коляски и начали разматывать удочки, но отец дал им пол литровую банку и заставил наловить в нее кузнечиков.

Первого хариуса поймал свояк. Он закинул крючок с надетым на него кузнечиком на стреж переката, течение подхватило его и стремительно понесло к омуту. И Беспалов увидел, как быстрая, словно молния, рыба вылетела из глубины, схватила кузнечика и потащила его вниз. Николай резко взмахнул удилищем, подсек хариуса и вывел его на берег. Рыба была не очень крупной, но красивой. Голубовато-серебристой, с редкими черными крапинками вдоль тела и высоким спинным плавником. Вскоре свояк поймал на этом перекате еще трех хариусов, но все они были меньше первого.

— Все, больше здесь харюзов нету, — сказал свояк, — надо идти на другой перекат.