Послания ап. Иоанна

Иоанн не единственный, кто ставит знак равенства между этими духовными категориями. Читатели Посланий Нового Завета, написанных Павлом, хорошо знакомы с критерием, который этот Апостол постоянно применяет для определения искренности в приверженности к христианскому вероисповеданию со стороны членов тех церквей, которым адресованы его Послания. «Посему и я, услышав о вашей вере во Христа Иисуса и о любви ко всем святым, непрестанно благодарю за вас Бога, вспоминая о вас в молитвах моих» (Еф. 1:15–16). Обращаясь к колоссянам, он пишет: «Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа. Благодарим Бога и Отца Господа нашего Иисуса Христа, всегда молясь о вас, услышавши о вере вашей во Христа Иисуса и о любви ко всем святым» (Кол. 1:3–4).

И вновь, обращаясь к фессалоникийцам: «Непрестанно памятуя ваше дело веры и труд любви и терпение упования на Господа нашего Иисуса Христа…» (1 Фес. 1:3). Прекрасный критерий христианской приверженности предлагает Петр, указывая точно такие же признаки ее в своем Послании, адресованном к церковным общинам, разбросанным по всей Малой Азии: «… вера ваша в… явление Иисуса Христа, Которого не видевши любите, и Которого доселе не видя, но веруя в Него, радуетесь радостью неизреченною и преславною…» (1 Пет. 1:8). Для христиан Нового Завета ни вера, ни любовь не были необязательными или лишними; они воспринимали их как две опоры, без любой из которых здание подлинного христианства не может устоять.

1. Природа веры

Еще раз Иоанн прибегает к определению всякий, как он уже неоднократно делал в этом Послании (см. 2:29; 3:3–4; 4:2–3,7). Это слово обозначает тех, кто удовлетворяет определенному условию (в данном случае, тех, кто верит, что Иисус есть Христос), исключая всех остальных. Оно может быть отнесено ко всем, чья убежденность как подлинных христиан неуклонно возрастает, и ни в коем случае не применимо по отношению к тому, кто «не дверью входит во двор овечий» (Ин. 10:1–9), то есть пытается приблизиться к Богу не через Христа.

Как всегда, Библия делает ударение на объекте веры, а не на субъективных переживаниях верующего. Живя в обществе, охваченном экзистенциализмом, мы с трудом можем согласиться с таким подходом. Существует широко распространенное недоверие к тому, что принято называть «историческим фактом». Как можем мы с уверенностью утверждать что–либо о прошлом? Единственное, что нам дано — это смотреть на события и исторические фигуры прошлого сквозь очки нашей современной культуры и давать им более или менее приемлемое толкование, стараясь понять, что и как происходило. Мы можем лишь верить, что хотя бы основные утверждения, касающиеся прошлого, верны, но даже в этом случае такое отношение будет лишь актом нашей личной веры: «Этот взгляд на происшедшее, с моей точки зрения, имеет смысл, следовательно, он приемлем для меня». Так мы думаем или, по крайней мере, говорим. Конечно, такой подход в какой–то степени аналогичен идее о том, что нет никаких нравственных абсолютов, существующих независимо от нас. Они могут существовать только в том случае, если прежде мы своим разумом допустим их существование. Но отсюда неизбежно вытекает, что прекрасное для одного человека, для другого допустимо лишь ценой определенного принуждения или даже вовсе неприемлемо. Нет ничего, что было бы хорошо или плохо само по себе; существует только наше мнение, относящее каждое явление к той или иной категории.

При таком подходе я свободен верить в то, что могу поступать так, как мне хочется, в достаточно широких рамках терпимости, но я не могу требовать, чтобы и вы верили в это. Я не могу сказать вам: «Вот это — Истина», поскольку не существует никакой нравственной идеи, которая заставила бы в это поверить. Таким образом, мы полностью предоставлены самим себе и можем верить во что–то или не верить вообще ни во что. И если не существует никакой основной идеи, в которую можно верить (ни в «кого–то», ни даже во «что–то»), тогда каждый из нас свободен решать, есть ли какой–либо смысл в его жизни. Больше ста лет назад Роберт Льюис Стивенсон, как бы предчувствуя эти реалии надвигающегося двадцатого века, сказал: «Основное в путешествии — не цель, а сама дорога». Главное — ехать, неважно — куда.