Посланник

— А что, местным уже не доверяют, — съехидничал Луговой.

— Обойдемся без ироний, Лев Аронович. — Синицын достал пачку сигарет и зажигалку, положил на стол.

— Почему же, так интересней. А то заскучал я уже, сутки прошли, а еще никто не допрашивал. Готовились? И как?

— Неплохо, совсем не плохо.

— Без адвоката пришли, значит, по душам хотите поговорить. Что-то не срастается, полковник?

— Все срастается, все, Лев Аронович.

Синицын понимал, что Луговой готовился к разговору, проигрывал варианты, времени было достаточно.

— Выходит, предложить что-то хотите?

— Конечно, чистосердечное признание, например.

Луговой улыбнулся, закурил. А он хорошо держится, подумал Синицын, все-таки наша школа.

— Мы же не дети, полковник, зачем здесь сценарии кинофильмов?

— Обойдемся без сценариев, действительно. На вас — солдатские жизни, это вы хорошо понимаете. И так же прекрасно понимаете, что наказание будет пожизненным. Но, оказывается, и здесь есть выбор. Не знаю — просчитали вы этот вариант или нет.

— Позвольте полюбопытствовать, какой?

Синицын понимал, что за внешней раскованностью Лугового скрывается огромная напряженность ума, нервов и даже мышц.

— Жизнь или смерть.

— Смертной казни сейчас нет, позвольте заметить. Или вы мне угрожаете, бросите в камеру к уголовникам, пристрелите при попытке к бегству?

— Зачем эта игра слов, Лев Аронович? Давайте поговорим, как взрослые люди. Вы прекрасно понимаете, что останетесь жить только в одном случае — если расскажите все. До суда и во время суда мы вас, конечно, сбережем. А потом, кто вас сохранит потом, если вы что-то скроете, утаите, обманите? Вы станете опасны, вас уберут. Вы все понимаете, зачем эта игра? Месть? Это для банальных уголовников. Вы станете не интересны, если расскажите все.

Синицын видел, что не произвел должного впечатления. Значит, этот его ход Луговой просчитал.

— Надо отдать вам должное, полковник, вы хорошо подготовились к разговору. Но, есть информация, за которую меня не уберут, как вы изволили выразиться. А я хочу ее продать и взамен получить не пожизненное, а лет пятнадцать. Меньше уж не получится, сам понимаю. А там хорошее поведение, глядишь, и отсижу десятку.

Луговой внимательно наблюдал за реакцией.

— Вы о сорока миллионах, Лев Аронович?

Луговой вздрогнул, но практически мгновенно взял себя в руки.

— Да, вы могли догадаться о самолете. Примите мое уважение, полковник. И стоит он действительно столько — сорок миллионов долларов. Но вот где они, эти доллары, вы не знаете и не можете знать. Поэтому я вам отдаю сорок миллионов, а вы гарантируете мне пятнадцать лет, не более. — Луговой расслабился, почувствовав, что выигрывает.

— Лев Аронович, но вы словно ребенок, ей Богу. Не на базаре же. Знаю я все — нет этих долларов, просто нет. Понимаю — почему вы так уверены, понимаю. Но вы многого не знаете, многого. Поэтому торговаться не будем, и так все ясно. Я пришел жизнь вам сохранить, а вы базар устроили. Нехорошо, Лев Аронович, не хорошо.

Луговой усмехнулся.

— Красивый ход опера, но бесполезный, к сожалению.

— Что ж, будем считать, что разговор не получился, жаль. — Синицын встал, собираясь уходить.

— Значит, не получился, я тоже все сказал, мне терять нечего.

Какая же ты сволочь, подумал Синицын, двенадцать жизней загубил, Родину продал и еще торгуешься. Он посмотрел на Лугового с презрением, тот опустил глаза, не выдержав взгляд.

— Самолет мы назад вернули, никуда он не улетел, а Муравьев в соседней камере сидит. Вот так, мразь.

Это был удар, сильнейший удар. Луговой враз как-то съежился, осунулся и посерел, выглядел жалким и подавленным. Из арестанта, пытающегося диктовать условия, превратился в жалкое подобие человека. Холеные ручонки тряслись и даже губы дрожали.

— Все подробно письменно изложите, вот бумага. — Синицын положил на стол листы и авторучку. — А мне сейчас назовите фамилии.

Луговой сидел, обхвативши голову руками. Человек, скорее нелюдь, убившая двенадцать солдат из-за паршивых долларов, продавшая Родину, честь офицера.

— Ну-у, — поторопил Синицын

— Из моих один Муравьев, больше никого. На заводе директор, Головянко Эммануил Федорович, заведующая складом Розенблюц Анна Борисовна, начальник отдела сбыта Дворкович Борислав Вадимович. В этом городе все. В Москве одного знаю.

— Разумнов?

— Да, он, Александр Викторович, генеральный директор корпорации.

— Расскажите кратко о каждом.

Луговой тяжело вздохнул, закурил.

— Муравьев — мой цепной пес, не более того. Головянко знал все, в том числе и Разумного. Он единственный, кроме меня, кто его знал. Дворкович и Розенблюц — мелкие сошки, ничего, собственно, не знали. Они полагали, что мы товар налево продаем, например в те же авиаполки, как запчасти.

— Как собирались списывать товар, как вы выражаетесь?