Посланники

Лия сделала шаг вперёд, но вдруг остановилась, безмолвно постояла на месте и вернулась в постель.

- Лия! - позвал я.

Тишина.

- Лия!

Ни звука.

- Лия!

- Спи! Тебе не кажется, что в такое время спят?

- Не спится! - досадовал я. - Кажется, я раскалываюсь. Или горю. Моё тело горячее, чем у собаки.

Тишина.

- Лия, ты меня изводишь?

До меня донеслось:

- Лотан, тебе сколько лет?

- Двадцать четыре. Почему ты спрашиваешь?

Лия небрежно заметила:

- Ведёшь себя так, будто тебе двадцать три.

- Но…

- Спи!

Эту ночь я представлял себе иначе и теперь подумал: "Неужели, улыбки Лии, её учащённое дыхание, блеск её глаз – всё это мираж?" Было больно признаваться, что в женщинах я разбираюсь неважно, и только утешала мысль, что в женщинах не разбирался даже сам Зигмунд Фрейд.

Вспомнилась недавняя дорога из Газы домой –

пристыженные, мы сидели в автобусе с опущенными на окнах занавесками, с опущенными головами, и всё же я позволил моим губам скользить по волосам, шее, плечам Лии.

Тогда…

Теперь –

ночь,

чужая комната,

тесное кресло,

моя восставшая плоть,

мой воспалённый мозг.

"Лия, зачем? - закипало во мне. - Зачем ты – там, на широкой кровати, а я – здесь, в этом тесном кресле?"

Теперь –

я себя истязал окрашенным в горькую иронию вопросом: "Как унять проклятые гормоны, как утешить свою плоть, как погасить неуправляемый зуд в том самом месте?.."

Теперь –

пытаясь определить своё душевное состояние, я рукой чертил в воздухе какие-то линии. Получилась немыслимая карикатура. "Такой рисунок отец бы не одобрил", - подумал я. Охватившее меня раздражение не утихало; казалось, в моё тело впилось огромное количество злобных колючек. "Странно, - думал я, - перед сном, вроде бы, не ел бобы". Из прочитанных книг я точно помнил, что у себя в школе Пифагор запрещал употреблять в пищу бобы, которые привносят в ночные видения растерянность и душевный дискомфорт. Немного погодя я версию Пифагора отвёл, подумав, что тут дело не в бобах, а просто Пифагору в голову не пришло подумать о действии проклятых половых гормонов…Это всё они…Всё из-за них…Я призвал себе на помощь проверенные армейские ухищрения: чтобы отвлечь себя от тяжёлых мыслей, достаточно потрогать кончик носа, пошевелить левой ногой, тихонько покашлять, покусать нижнюю губу, постучать себя по груди и снова потрогать кончик носа и, помимо того, напомнить себе, что мгла рассосётся, а утренний свет непременно вернётся, поскольку в природе всё по-справедливому…

Мозг атаковали предупредительные импульсы, заговорившие о недозволенности боевому командиру распускаться, давать волю воображению, и, внимая этим импульсам, я старался взять себя в руки, трезво оценить создавшуюся обстановку и принять верное решение.

Оценил: "Лия противится порывам моей плоти…"

Принял решение: "Не позволяй телу затуманить голову!"

Протерев глаза, я заглянул в темень комнаты.

- Лия! - позвал я.

Щёлкнул выключатель; в мои глаза ударил резкий пучок света.

- Убери его! - прикрываясь ладонью, попросил я.

Лия свет выключила.

От кого-то я слышал, что девушки не секса боятся, а любви, и теперь решил это выяснить.

- Боишься секса? - проговорил я вслух.

Ответа не было.

- Боишься любви?

Лия вновь включила лампу, вновь выключила.

- О чём вопрос?

- О любви.

- Любовь?

- Да.

Тишина.

Я попросил:

- Лия, не молчи.

Лия сказала:

- В темноте произносят всё, что угодно, только не это слово. Не в темноте…

- Прости, не знал… Теперь ты меня казнишь?

- Повременю. Мой университетский профессор предполагает, что Гамлет не спешил с убийством короля по причине того, что не желал лишать мозг монарха

потока адреналина.

- Я напоминаю монарха?

В глубине комнаты, вроде бы, хохотнули.

- Лия, ты что-то сказала?

- Я сказала "ха-ха".

- Почему ты сказала "ха-ха"?

Лия напомнила о Гераклите, который считал, что бодрствуют вместе, а спят – каждый сам по себе.

Наступила тишина. Долгая тишина. Очень, очень долгая тишина.

Представив себе тёплые бёдра Лии, я ухватился за подлокотники кресла и весь сжался. "Господи, - просил я, - дай мне силы справиться с собою, укрепи во мне стойкость, подскажи путь…"

Он подсказал, заговорив моим голосом: "Скоро наступит утро, и то, что отобрано днём прежним, новым днём возвращается… "

Я склонил голову: "Спасибо, Господи, утешитель мой!"

…Небо за окном словно накрыло себя светлой косынкой, и –

чёрное перешло в желтовато-оранжевое,

заблестел воздух,

зашумели проснувшиеся птицы,

надтреснутым голосом возбуждал себя петух,

приглушённо залаяли собаки,

по окну скользнул лучик недозрелого солнца,

в комнату проник утренний свет.

Продолжая ощущать неловкость за мое ночное томление, я напомнил себе: "Ну, вот, в природе всё по-справедливому".

Разминая отекшую шею, я стал хвалить себя за проявленную стойкость и, выдохнув "браво, сержант", себе самому отдал честь.

- Поспал? - спросила Лия.

Я постучал зубами, повертел носом, сказал:

- Без удовольствия.

- В таком случае – со смыслом…

- Что?

Лия напомнила:

- Старик Диоген утверждал, что если в жизни нет удовольствия, то, по крайней мере, должен быть смысл.

Вступать в спор с Диогеном я не решился.