Посланники Великого Альмы (Книга 2)

Триполи, Ливия

Конори впала в прострацию. Она не реагировала ни на профессора Харлана, который уже два дня делил с ней одно помещение, ни на суетливого человека, который больно колол её руку иглой. После таких уколов она перемещалась в мир уродливых, меняющих образ демонов: они то глумливо скалились ей в лицо, то с ненавистью сжимали корявыми пальцами горло; они приказывали ей говорить, слегка отпуская мертвую хватку, и она, не в силах перечить им, ловя эхо собственного голоса, рассказывала: "Меня зовут Конори… У меня нет другого отца, кроме Литуана. Так положено… Мои родные погибли… Я работаю… работаю… Я работаю… Нет, я исполняю обязанности жрицы… Мой Бог — Альма…" Она отвечала на своем родном языке, а демоны требовали от неё ответов на другом наречии, на котором разговаривали её новые подруги и… новый отец.

Он смутно напоминал ей Литуана — тот же возраст, такой же пристальный и глубокий взгляд… Только он был… одинок. Даже с ней, хотя называл её своей дочерью. Он улыбался, а глаза были грустными; он радостно приветствовал её по утрам — и было все в его словах: нежность, любовь, не было только чего-то главного, чего-то неуловимо важного; он говорил «спасибо», а глаза сами выражали благодарность; когда он уходил, он просил прощения — себе, но сам прощал кого-то. Он страдал. Конори чувствовала это, но помочь ничем не могла.

Она все рассказывала демонам, которые, наверное, все передавали тому суетливому человеку. Потому что он прогонял их, узнав все, что хотел. Но, видимо, у него была не очень хорошая память, потому что наступал новый день, а вместе с ним приходил и он; он больно колол её руку и все начиналось сначала:

"Меня зовут Конори… Я работаю… жрицей…"

Другой человек, которого она раньше видела в доме отца, знал несколько слов на её родном языке и старался утешить её. Он говорил: "Дети. Гит. Скоро конец. Отец ждет". Его слова были хорошими, но она почему-то не верила ему. Он говорил, что пришел спасти её. Но если её украли и он сам пришел на помощь, то почему он не выведет её отсюда, не отведет к отцу и подругам? Нет, она отчего-то не верила ему, его взгляд был виноватым, ей казалось, что его приставили к ней. Он заодно с теми, кто так похож на других, которые на её глазах убивали её народ. А у некоторых на лицах были волосы. Наверное, такие люди везде, от них нигде нет спасения, они причиняют боль, пьют душу; от этого внутри становилось сухо и пусто.

"Я Конори… Я — жрица…"

2

Южная Америка, 1504 год

Раскат грома был настолько силен, что молодому священнику показалось, будто воды ручья, в который он опустил ноги, пошли рябью. Громовой удар, раздавшийся с небес, был ещё и неожиданным. Ничто не предвещало грозы, день был нежарким, ласковым, утром с востока потянуло едва различимой прохладцей; легким ветром она зашумела листьями деревьев и невидимым туманом окутала все вокруг. Прохлада словно залечивала раны на зеленой листве. Раны эти открылись вчера, когда зной в своей жестокости достиг, казалось, своего пика. Раскаленный воздух отнимал у земли её свежесть, высасывал соки, иссушал корни растений и смещался полупрозрачными слоями из стороны в сторону. От этого казалось, что прямые стволы кедров изгибаются, стонут от невыносимой жары, плавятся, теряя прежнюю гордую и стремительную форму. И кроме призрачного движения воздуха — ничего. Ни одна былинка не шелохнулась, словно боялась обжечься о раскаленную среду.

Грозу ждали именно вчера, ибо предвестник её, нестерпимый зной, уже зазывал её. Он освободил небесный ярко-голубой, почти белый простор от облаков для стремительного вторжения грозовых туч; он заставил замереть все вокруг, напрячься, чтобы обрушившийся на джунгли шквал холодного ветра уложил травы на землю, придавил своим напором, согнул деревья, чтобы треск сломанных стволов дал команду более громким звукам, ударившим с небес.

Но напрасно было ожидание. Под вечер, такой же знойный и беспощадный, над джунглями пробежал ветер, под его обжигающим потоком пожухла трава, сникла листва. И не все животные смогли вынести этот последний приступ зноя: кое-где под деревьями лежали пушистые комочки мертвых пернатых; последний раз скользнув по лианам, безжизненной лентой упал на землю уж…

Может быть, ночью?

Но и ночь не принесла долгожданного облегчения. Наоборот, она усугубила положение дел: словно отвердевший, воздух не давал дышать легким, и напрасно открывали свои поры растения.

И только утро принесло небольшое облегчение. Уставшее за последнее сутки, солнце уже не напоминало о себе жаром, оно двигалось по небу яркой деталью декорации, напоминая о себе только лишь светом.

…Рыбы в прозрачном ручье метнулись от берегов и сгрудились в середине водоема. Мерно покачивая плавниками, противостоя течению, они небольшими стайками стояли на одном месте. Вот кого не затронуло вчерашнее марево. В быстрых водах ручья, который не в силу нагреть никакой жаре, его обитатели даже не заметили, что над поверхностью воды страдает природа.