Посланница судьбы

– Сдается мне, твоя сумасшедшая племянница все-таки не вернулась к родителям, как ты ей приказал, сэр Ланселот! – с добродушной усмешкой констатировал Дмитрий Антонович. – Знаешь, видал я на своем веку влюбленных барышень, видал и таких, которые считались решительными… Но твой предмет – вне конкуренции! Ну и характер! И в кого она такая?! Отец – истинный дипломат, рассчитывает каждое слово, осторожен, пуглив… Не хотелось бы сказать – труслив. Вот о ее матушке ничего сказать не могу – не имею чести быть знакомым. Должно, в нее пошла…

И действительно, из запыленной кареты поспешно выбралась Татьяна в сопровождении своей английской служанки. Увидев графа, она тотчас кинулась к нему, не смущаясь тем, что на них смотрел с десяток зрителей – проезжающих и служащих станции. Евгений, лихорадочно сочинявший краткую, убедительную речь, которая уж во второй-то раз должна была подействовать и вернуть обезумевшую девушку в лоно семьи, не смог припомнить из нее ни слова. Когда Татьяна, в своем черном платье, покрытом дорожной пылью, прямая и дрожащая, как натянутая струна, пошла прямо к нему, не сводя с него голубых глаз, сейчас грозно потемневших, ему показалось, что это приближается сама судьба, которой бессмысленно что-то доказывать. Граф молча протянул руки ей навстречу, словно принимая ее появление как неизбежность. Татьяна сделала еще шаг, остановилась и вложила тонкие дрожащие пальцы в его ладони. Ее руки были ледяными.

– Я поехала за вами, хотя вы прогнали меня домой, – сказала Татьяна низким, сдавленным голосом. Чувствовалось, что она в любой миг может разрыдаться. – Вы должны запомнить, что никакого дома там, в Петербурге, у меня больше нет. Я не хочу без вас жить ни одного дня, а вы предлагаете мне ждать шесть лет, пока не истечет срок ссылки. Помните, я угрожала вам, что покончу с собой, утоплюсь, если вы меня отвергнете? – Улыбка, появившаяся на ее побледневших губах, была одновременно жалка и величественна, как бывает жалко и величественно искреннее проявление сильных чувств. – Это было ребяческое заявление. Так говорят девчонки, чтобы им купили новую куклу или скаковую лошадь. Я беру свои слова обратно – я не стану сводить счеты с жизнью. Жизнь сама покинет меня – я не смогу жить, если вы отвергли меня, мое сердце само остановится…

– Послушайте, дорогая моя! – перебил ее граф, при этом слегка пожимая ледяные руки девушки. – Я готов на все, чтобы вы не страдали так, как сейчас страдаете… Кроме одного: я не могу губить вашу жизнь. Давайте повременим, пока не кончится моя ссылка…

– Заклинаю вас, больше ни слова о ссылке! – взмолилась Татьяна. – Какое мне дело до нее?

– Не могли бы вы, мадемуазель, отпустить моего арестанта, – с подчеркнутой вежливостью обратился к Татьяне подошедший к паре Савельев. – Сейчас он в некотором роде представляет собой собственность государства!

– Снова вы лезете в чужие дела! – грубо бросила ему девушка. – Жандарм!

– Я лезу в чужие дела, как вы изволили выразиться, не по склонности натуры, а по долгу службы, так сказать, – улыбнулся ей ничуть не задетый статский советник и прибавил: – Ну, а как товарищ вашего дядюшки предлагаю всем вместе отужинать в здешнем трактире, разумеется, за мой счет.

– За мой! – возразил Евгений.

– Поужинаем за счет казны, – подмигнул ему Савельев. – Мы ее не разорим!

Трактир при станции был довольно приличный – недавно выстроенный, чистый, еще пахнущий свежим тесаным деревом. Для «благородных» гостей тут имелось особое отделение, отгороженное от остального зала дощатой переборкой, оклеенной дешевыми голубенькими обоями в цветочек. Там приезжие и устроились втроем.

За переборкой расположились слуги Евгения и Татьяны. Вилим и Бетти, долговязые, рыжие, востроносые, очень походили на брата с сестрой. Это было неудивительно, если учесть, что Вилим (или Вильгельм) был незаконным сыном крепостной девки, которая прижила его от немца-учителя, а Бетти (или Элизабет) происходила из Манчестера, из семьи старшего приказчика крупного торговца мануфактурой. Возможно, их воинственные германские предки некогда и состояли в родственных отношениях…

– Что это ваши прекрасные глазки все на мокром месте? – приосанившись, начал светскую застольную беседу камердинер графа. С девицами он всегда держался развязно.

Выпуклые «рачьи» глаза прекрасной англичанки, красноватые от природы, сейчас были совершенно красны от пролитых слез. Она то и дело подносила к ним платок.

– Как же мне не платч, – отвечала англичанка, плохо говорившая по-русски, – если май леди дэн и нотч рыдай?

Она старалась не смотреть прямо на Вилима, держалась прямо, словно ее костлявая спина была прибинтована к доске, и почти ничего не ела.

– Зря, между прочим, не кушаете, – заметил жизнелюбивый Вилим, – неизвестно, что вас там ждет впереди. Уж если вы с барышней насовсем бежали из Питера и этаким вот тайным манером, даже и без багажа, хотите ехать за моим господином до Москвы, а там – до нашей владимирской деревни, то – ууу… Наголодаетесь еще в дороге!