После 1945. Латентность как источник настоящего

Хотя это и прозвучит снисходительно и осуждающе, но я до сих пор считаю, что сей благородный замысел по интеллектуальной «инклюзии» (если применить современный калифорнийский концепт к ушедшей в прошлое европейской реальности) очень быстро отодвинулся на второй план по той простой причине, что наши коллеги из социалистического мира, несмотря на все наши высочайшие ожидания и намерения, не имели ни малейшего влияния на ход дискуссии. Пролистывая сегодня пять массивных томов с материалами из Дубровника (три из которых мы редактировали вместе с моим многословным и интеллектуально блестящим другом Людвигом Пфайффером), я поражаюсь – и все еще весьма горд, – когда вижу, сколько же наших участников теперь стали важным фигурами в немецкой гуманитарной науке. Для меня, по крайней мере, топливом этого проекта, занявшего десять лет моей жизни, было эдипальное желание бросить вызов группе «Поэтика и герменевтика» («Poetik und Hermeneutik») – целого круга высокоуважаемых ученых в гуманитарных науках, собравшихся вокруг моих бывших наставников из Констанца (которые, как я считал, недостаточно высоко оценили мои достижения). Благодаря решению крупнейшего немецкого издателя выпустить наши заседания в бумажном виде мы отчасти достигли успеха в борьбе со старшим поколением. В Дубровник нас привело все-таки опять же прошлое, но мы с Людвигом стали глубже осознавать свою роль в качестве катализаторов нового стиля в науке – стиля первого истинно поствоенного поколения немецких ученых. Каждый из коллоквиумов имел четко заявленную – и часто слишком подчеркнуто заявленную – тему, и все эти темы соединялись в интенции сохранить интеллектуальную динамику 1960-х (которая уже обрела в то время квазисакральную ауру) в оформлении будущего гуманитарных наук. Между 1981 и 1985 годами мы «возвращались» к определенным сегментам истории нашей дисциплины, чтобы обнаружить новые ориентиры или вновь обратиться к нереализованным проектам: темами первых трех коллоквиумов были история научных институций, подходы к проблемам исторической периодизации и концепты «стиля».

Затем мы сделали несколько более смелое движение, мы захотели возвратиться к «материализму» как к философскому зерну марксистской теории. И именно во время «материалистических» дебатов мы впервые почувствовали, что нам нужен какой-то интеллектуальный скачок. Хотя и немногие наши участники и еще меньше наших дискуссий действительно фокусировались на истории «материализма», тем не менее постепенно наметилась новая точка схода всех дискуссионных линий, которая была вынесена на обложку нашего четвертого заседания в Дубровнике в виде «Материальности коммуникации». А ее мы определили как «все те феномены, которые вносят вклад в появление значения, не будучи при этом сами конституированы как значение». Основанные на нашем новом понимании проекта, коллоквиум и все его заседания, наконец, стали одним из этапов интеллектуального движения, которое сделало «медиафилософию» и «медиаисследования» интеллектуальной страстью в Германии по сегодняшний день. (Гораздо более важное и решающее влияние в том же направлении шло от ранних работ Фридриха Киттлера – который, кстати, посещал большинство заседаний в Дубровнике.)