После 1945. Латентность как источник настоящего

В то же время прошлое, казалось, вдруг откололось – точно по милости провидения – многообразно и на многих уровнях. Мой хороший друг недавно сказал мне – конечно же, совершенно случайно, – что жизнь моя стала свидетельницей многих моментов, когда мои личные «пороговые» ситуации и общеисторические события совпадали. Если он и прав, то это никогда не было истинно до такой степени, как в 1989 году, когда стал рушиться государственный капитализм, приводя холодную войну к поразительно быстрому завершению. Родился мой второй сын (и третий ребенок) Кристофер; я развелся и женился вновь; и только мы покинули Германию, чтобы начать новую жизнь в Стэнфордском университете в Калифорнии, как разразились всеохватывающие перемены. Самая первая газета, которую я прочел в Соединенных Штатах после нашего прибытия в день Праздника труда 1989 года, сообщала о восточногерманских гражданах, которые, возвращаясь с каникул в других социалистических странах, ищут убежища в западногерманских посольствах (на что они имели полное право, поскольку западногерманская Конституция включала восточных немцев в качестве граждан). Это и было началом немецкого объединения. Теперь объединение Германии стало центральным и, возможно, самым динамичным фактором в нарастающем разрушении и трансформирмации восточноевропейского государственного социализма. И все это случилось с той же степенью неизбежности (в широкой перспективе), с какой оно было неожиданным вначале.

Свои последние месяцы в Европе я ездил с лекциями по Румынии, где социализм больше, чем в любой другой восточноевропейской стране, выродился до гротескного театра официальных лозунгов со словами о «национальном золотом веке», чей разрыв с окружающей мрачной действительностью никто и не пытался залатать. Как я узнал у администратора за стойкой, мой пятизвездочный отель в Бухаресте давал воду только между 3 и 5 часами утра. Перед моим посещением других университетских городов директор Немецкого института культуры открыто и саркастически представил мне грозно выглядящего человека как «шофера, который так же является агентом Секуритате». В промежутках директор адресовал длинные провокационные речи стенам своего здания, поскольку был более чем уверен, что те напичканы подслушивающими устройствами. По контрасту, те дни, что летом 1989 года мы с женой провели в Восточном Берлине, прощаясь с друзьями, заставили нас поверить, что социализм наконец достиг некоторой приятно бессобытийной – и лишь изредка репрессивной – формы повседневного равновесия. И если бы кто-то предсказал нам тогда вещи, которые уже скоро станут исторической реальностью, – если бы кто-то сказал нам, что Восточногерманскому государству осталось жить лишь несколько недель, мы бы освистали выступающего как абсурдно пристрастного и идеологически слепого.

* * *

Американская наша жизнь тоже началась с событий, которые мы никогда раньше не видели. Ранним вечером 17 октября 1989 года – через месяц после нашего приезда – сильнейшее землетрясение поразило область залива Сан-Франциско. Я до сих пор помню, как сквозь окна моего нового кабинета я наблюдал, как под звуки собственных колоколов шатались две башни из тех, что встретишь в любом кампусе в Америке; как несколько секунд, показавшихся мне вечностью, подо мною волнами ходил пол, на котором я стоял. Прошло несколько недель, прежде чем я снова поверил земле, по которой теперь ступаю. С тех самых пор мы жили в уверенности, что еще в течение нашей жизни землетрясение сходной или большей силы снова поразит Северную Калифорнию. И несмотря на такое будущее, которое просто математически приближается с каждым днем, – эта часть мира притягивает людей отовсюду, и они хотят жить здесь.

Менее чем полтора года спустя, в начале 1991-го, международная военная коалиция, возглавляемая Соединенными Штатами, освободила Кувейт, после того как в страну вторгся и оккупировал ее Ирак. Впервые в жизни я жил в стране, которая официально вела войну, не встречая никаких знаков коллективного неодобрения. Вывешенные на домах в поддержку американских солдат флаги меня очень впечатлили, но как немец поствоенного поколения я чувствовал вину за такую реакцию. 7 февраля 1991 года – во время первой войны в Заливе – Лаура, мой четвертый и самый младший ребенок, появилась на свет. Поскольку она родилась в Соединенных Штатах и ни я, ни ее мать не заявляли прав на немецкое гражданство для нее, она стала первым американским гражданином в нашей семье. Этот бюрократический эффект – именно «побочный эффект» – наполнил меня какой-то несоразмерной гордостью, создав у меня впечатление, что то будущее, на которое я надеялся, теперь начало материализоваться.