После 1945. Латентность как источник настоящего

Какое бы слово из трех или более слогов я ни произносил, очередная группа голосов кричала мне, чтобы я повторил его. Я использовал выражение «социальная ответственность», и они кричали:

– Что это за слово такое, парень?

– Социальная ответственность, – сказал я.

– Что?

– Социальная…

– Громче!

– …ответственность.

– Еще!

– Ответ…

– Повтори!

– …ственность.

Комната разрывалась от смеха, пока я, без сомнения слишком занятый тем, чтобы подавить свой гнев, не сделал ошибки и не прокричал им фразу, которую часто видел в газетных передовицах, где ее всячески поносили и разоблачали, и часто слышал в частных беседах, где ее обсуждали и о ней спорили.

– Социальное…

– Что? – кричали они.

– …равенство.

Во внезапной тишине смех завис подобно дыму. Я озадаченно открыл глаза. Комната наполнилась звуками недовольных голосов. М. С. бросился вперед[84].

То, что на внешнем уровне выглядит как серия вопросов и ответов, на деле – садистская игра, в которую играют белые. Ситуация, которая несет в себе огромный риск для афроамериканского подростка, заканчивается унижением в форме «громких аплодисментов» и призом «стипендии государственного негритянского колледжа». Далее весьма ученый глава колледжа учиняет допрос протагонисту обо всех ошибках, которые тот допустил, когда сопровождал белого спонсора, осматривавшего школу. Все вопросы предполагают заранее готовые ответы, которые могут только обидеть протагониста: «Насколько я понимаю, вы не только препроводили м-ра Нортона в „Кварталы“, так вы еще и закончили свой поход в этой дыре, в этой „Золотой бухте“. Это было утверждение – не вопрос. Я ничего не ответил, и он посмотрел на меня все тем же как бы мягким взглядом»[85]. Позже в Нью-Йорке допрос продолжается – однако теперь он в основном исходит из небольших афроамериканских сообществ. Эти допросы кажутся столь же долгими, сколь и бесполезными. В какой-то момент пьяный белый человек в гротескно «дружественной» и снисходительной форме выказывает сомнение в подлинности «негритянской крови» нашего героя:

– А как насчет спиричуэлс, брат? Или одной из этих настоящих старых негритянских рабочих песен?

– Брат не поет! – проревел брат Джек Стаккато.

– Ерунда, все цветные поют.

– Это вопиющий пример бессознательного расового шовинизма, – сказал Джек[86].

И ясно, что подобные «обмены репликами» не ведут протагониста ни к каким прозрениям, ни к какой большей уверенности насчет того, кто же он такой. Чем больше институций требуют от него выступать в стойкой роли афроамериканца, тем меньше он понимает, кто же он такой, в самом деле это «скрыто от его сознания»: «я всегда замечал, что большинство людей в деловой части города каждый раз ожидало от меня чего-то эдакого, стоило мне появиться. Я чувствовал это, как только появлялся перед ними. И это никак не было связано с тем, что я мог сказать… ‹…› Как будто появлялось нечто „скрытое от моего сознания“. Я сам выступал в какой-то пантомиме, более красноречивой, чем самые выразительные из моих слов»[87].

Педро, молодой врач из «Времени тишины», проходит через длинные, формальные и изнурительные полицейские допросы об аборте (приведшем в итоге к смерти), при котором он присутствовал. Описание первого допроса вместо того чтобы дать подробный отчет о разговоре, просто отсылает к чему-то такому, что обычно в подобной ситуации говорят друг другу полицейский следователь и подозреваемый, – предполагается, что читатель и сам хорошо знаком с процедурой: