После 1945. Латентность как источник настоящего

Размер – это магическая практика. Но должен существовать еще и зазор между размером и значением – то есть между размером и мыслью, размером и предметами речи. Если говорить самым банальным образом: существует пустое пространство между формой и содержанием. В этом интервале, остающемся всегда пустым, и приходит в движение ноуменальность ‹…›. Ноуменальное измерение стихотворения не расположено в своем звуке, но приводится в движение посредством пустоты; речь не о том, что ноуменальное и есть пустота, но оно там приводится в движение; пустота – это условие движения, так что между ноуменальным и пустотою существует специфичное отношение; чем больше пустоты, тем чище вместилище (Gefӓss). Размер – это и есть пустое вместилище, это и есть место хранения – не содержания, нет, а магии движения[181].

В последние недели 1947 года и первые недели 1948-го Шмитта, кажется, особенно вдохновляло отношение между пустотой и ноуменальным – отношение, которое, как мы видели, стояло в центре хайдеггеровской мысли того времени. Кажется, для Шмитта ноуменальное предлагает нам совершенно буквальный способ держаться за мир. А если то, за что кто-то держится, ослабевает или уничтожается, то человек-который-держался пропадет вместе с ноуменальным:

Я сосредотачиваюсь с мальчишеской серьезностью ‹…› на магии пространства. Я не хочу по-настоящему схватить его – и еще меньше производить его; но я хочу знать его и таким образом сохранить его для тех, кто сюда придет после меня, я – простой реципиент. Я вижу и последнее пространство – свою могилу; я вижу, как она исчезает; мой дом, реку, все эти вещи – они уничтожаются, но я продолжаю держаться за них. Я исчезну вместе с ними, а они исчезнут со мною[182].

Во французской литературе середины ХХ века работы Франсиса Понжа пересеклись – в своем типе фокусировки – с размышлениями Шмитта и Хайдеггера о ноуменальном. Посредством коротких и прихотливо свитых текстов в прозе Понж постарался вызвать в воображении вещи окружающей природы и повседневной жизни в их «вещности». Одно из таких стихотворений, написанных в 1948 году, посвящено кувшину (La Cruche). Точно так же, как в эссе Хайдеггера «Вещь», основным качеством предмета является его пустота:

Кувшин пуст прежде всего, и пустеет – как можно быстрее.
Пустой кувшин резонирует.
Он пуст прежде всего и наполняется с песней.
До верхнего уровня, куда доходит вода, кувшин пуст – прежде всего, и наполняется с песней.
Кувшин пуст прежде всего, и сызнова пуст
и как можно быстрее.
Это скромный предмет, простой посредник.
Распределяющий воду по скольким-то стаканам (например)[183]

.

(Перевод К. Голубович

)

Указание на кувшин как на «посредника» у Понжа напоминает то, что Хайдеггер выводит в концепции «четверицы»: кувшин собирает в себя различные онтологические измерения и заставляет их коммуницировать между собою. Как и в шмиттовском размышлении о пустоте и поэтическом языке, стихотворение Понжа также ассоциирует кувшин со словами: «Разве нельзя сказать, что все, что я сказал о кувшине, также относится и к словам?»[184]