После актрисы

Нет, Вы задались целью загнать меня в гроб в цвете средних лет! Ни одна женщина ни одному мужчине не задавала столько адских задач. Прислать Вам почитать интересную книгу! Интересные книги, милый друг, пишутся по-французски. А русские книги умные и „скудные“, как очаровательно Вы говорите. А, впрочем, пошлите в библиотеку хоть за „Преступлением и наказанием“[11]. Только не читайте там, где сплошь напечатано. Ну это к черту! Это психология! Никакой психологии на свете нет. А читайте там, где строчки начинаются черточкой. Одни разговоры. Довольно занимательный уголовный роман. Даже спать потом будете бояться! Невероятного достаточно: случая не было в уголовной практике, чтобы убийца какие-то звонки потом ходил слушать. Ну, да не стану разочаровывать. Читайте, верьте и будет страшно. Удовольствие полное. Я уверен, Вам понравится.

А что ноготь не сойдет – очень хорошо. Дешево отделались. Вперед наука.

Целую этот ноготь.

Ваш M.»

Почтовая бумага голубого цвета.

Сверху напечатан девиз:

«Живите в театре, умрите в театре. Белинский»[12].

«Елизавета Ивановна!

То, что Вы мне сказали вчера при нашем знакомстве, кратко можно резюмировать так: „Оргиастическая окраска Вашего исполнения покоится всецело на глубоко индивидуалистическом процессе Вашего творчества“. Это бесповоротно! Я искренно рад, что Вы интересуетесь философией, – нам легче столковаться. Посылаю Вам, как Вы называете для легкого чтения, „Мир как воля и представление“ Артура Шопенгауэра[13]. Но все же я стою на своем и буду стоять, пока Вы меня не собьете: настольной книгой актера должно быть „Об ощущениях и их выражении у человека и у животных“ Чарльса Дарвина. Только здесь Вы почерпнете основы для объективизма внешних выражений. Иначе, предупреждаю Вас: Вы погибнете в пучине индивидуализма. Конечно, многие наблюдения и выводы Чарльса Дарвина рассеяны и у Вильяма Шекспира. Но я лично предпочитаю для Вас Чарльса: у него все это сконцентрировано. Вас, кажется, неприятно поразило и даже как будто обидело слово „и животных“. Увы! Несколько зоологическая точка зрения необходима, чтобы спасти от метафизической бездны. Продумайте несколько вечеров, и Вы со мной согласитесь.

Уважающий Вас

Аносов».

Письмо, написанное мелким-мелким почерком, на бумаге с изображением двух лилий:

«Я та самая, которая бросила в Вас букетом фиалок и, извините, попала Вам в глаз. Я та самая, которая всегда переходит Вам дорогу у подъезда театра, когда Вы хотите сесть на извозчика. Я делаю это сознательно. Я обожаю Вас! Я хочу быть около Вас непрестанно, каждую секунду. Быть Вашей горничной. Снимать, надевать Вам чулки. Сердитесь на меня, ругайте, бейте меня, но я Вас обожаю, моя Лизоида! (Таким именем я Вас ласкаю в своих мечтах). Я буду ждать Вашего ответа у подъезда гостиницы. Вы меня узнаете по клеенчатой шляпе и букетику красной гвоздики. Отвечайте „да“ и бойтесь ответить „нет“.

Ваша, как Вы моя,

Анна Стрекачева».

Недурная почтовая бумага.

«Бисмарк[14], а не дама!

Это Вы чудно придумали. Пугнуть Аносова философией! Теперь он Ваш! Любит, чтоб с ним философствовали. Этакий идиот!

Пуганите его так:

„Глубокоуважаемый Агафон Петрович! Индивидуализм, – пишете Вы. – Пусть будет индивидуализм! Но возьмем формулу Тарда[15], – надеюсь, Вы его не отвергаете? „Толпа глупее самого глупого человека среди нее“. Следовательно, публика глупее самого глупого зрителя. И, руководясь ее восприятиями и переживаниями, я буду руководиться самым глупым из зрителей? Где же выход, дорогой Агафон Петрович? Где выход? В чем, кроме индивидуализма, я найду стимул для творческой работы? Вот что мучает меня, разрывает мою артистическую совесть. Актер или толпа? Мое „Я“, – или их „Они“? Мое или их переживанье? Чувство или его отражение? В чем задача искусства? Вот о чем мечется моя бедная душа. Вот что прошу Вас разрешить, cher maître! [16] (По-русски подходящего слова нет). Очень Ваша“.

Следует подпись.

Глупее ничего нельзя составить. Ему понравится.

Хотите ушибить его окончательно, добавьте:

„Где же постулат? Постулат где?“

Постулат здесь ни при чем. Но он будет польщен, что к нему обращаются с этим непонятным словом.

А самое лучшее, по-моему, позовите его как-нибудь, когда не играете, и сделайте его счастливым. Ему удовольствие. А Вам все равно. А то еще с философией!

Ваш М.»

Недурная почтовая бумага:

«Письмом моим, милостивая государыня, воспользовались, а меня ругаете. Вот благодарность и логика! Но ведь Вам потому со мной и приятно, что я единственный человек, который в Вас не влюблен. По крайней мере, не уверяю Вас в этом по вечерам.