Вы меня даже за мужчину не считаете, и я так и жду, что Вы, забывшись, начнете при мне раздеваться. Это-то Вам и приятно. Не правда? Отрадно, что уцелел на свете хоть один человек, не „поклонник Вашего сложения“. Без удовольствия не могу вспомнить этого выражения. До чего пошло! Хотя, знаете ли, я с удовольствием посмотрел бы Вас в водевиле „Девушка-гусар“[17] или „Чудо нашего столетия“[18]. Ну, вот видите, и рассмеялись? А говорите: „сердитесь! Как не стыдно такие советы насчет Аносова давать?“ Да разве на меня сердиться можно? На меня еще никогда никто не сердился. Не сердитесь вообще, это плохо для цвета лица.
Клочок почтовой бумаги голубого цвета, вверху напечатано:
«Живите в театре, умрите в театре. Белинский».
Написано:
«Где стимул? Где постулат? Страшные вопросы задаете Вы, Елизавета Ивановна!»
Остальное оторвано.
На обороте можно прочитать слова:
«Ваше пластическое сложение дает возможность эллинских переживаний…»
Письмо на бумаге с изображением двух кошек.
Мелким-мелким почерком:
«Я ненавижу Вас и люблю. У меня серная кислота для Вас и нашатырный спирт для себя. Я ненавижу Аносова, – как он смел Вам поцеловать руку? Предупредите его, что если он посмеет сделать это еще раз, он получит пулю в затылок. Я не выхожу без револьвера. Да, это я украла пудру из Вашей уборной, когда Ваша разиня горничная побежала кокетничать с маленькими актерами. Я пробралась за кулисы. Я проберусь везде. Я торжествовала, когда Вы ударили по щеке Вашу горничную. Ваша рука была послушна моей воле. Я бы ее исколотила, как она смеет дотрагиваться до Вас. Я с упоением слушала, как Вы кричали и бранились, и сжимала пудру до того, что у меня внутри одна пудра! Я бы как музыку слушала Вашу брань и терпела, как поцелуи, Ваши удары. Я не позволю Вам иметь другую горничную. Жду ответа с нашатырным спиртом. Бойтесь ответить „нет“.
Письмо с массой ошибок:
«Многоуважаемая госпожа артистка! Хотя Вы на мое первое письмо ничего не ответили, но у меня есть случайное кружево. Отпущу в кредит. Насчет того, чтоб Вы могли расплатиться, я позабочусь сама. Вы меня понимаете. И никто не узнает.
Уважающая Вас
Недурная почтовая бумага.
«Веселая Елизавет[19]!
Вы меня спрашиваете, что я думаю о Гедде Габлер[20]? Я совсем не думаю о Гедде Габлер! Ну ее к черту, Гедду Габлер! Ребус, а не пьеса. Если и в театр еще ходить, для того, чтобы думать, – на кой тогда шут и жизнь? Так и не проживешь, а продумаешь жизнь. Театр есть место удовольствия. Так и публика думает, и требует, чтобы ей в театре даже буфет был. Играйте, как бог на душу положит. Поклонники, все равно, подведут философское объяснение под игру. Целую Ваши милые пальчики.
Письмо сначала было разорвано на четыре части, но потом положено в конверт.
«Мой милый друг!
Вы знаете, как едят спаржу. Едят кончик и бросают остальное. Поступим также с любовью. Съедим одно увлечение. Пусть о том, что случилось вчера, останется воспоминание, как о головокружении. И только. Поскользнулись и упали в грязь. Но грязь из розовой воды и цветов. Переменили костюмчик, – и пошли дальше. Костюмчик запачкан, – все-таки грязь. Но вспомнить приятно: цветы и запах роз. И угрызения совести есть: поскользнулась. Но и сознание: а все-таки было недурно, кружилась голова. Мы чокнулись и выпили по бокалу шампанского. Зачем же пить непременно „дюжину“? Ни похмелья, ни головной боли, – ничего. Вы очаровательны. Я бы хотел обнять Вас, – и буду жить с этим очаровательным желанием и воспоминанием.
А лучше друга и преданнее Вам не найти.
Письмо с массой ошибок:
«Многоуважаемая госпожа актриса!
Я хочу, чтобы у Вас была вещь. У меня есть серьги случайные. Вы мне ничего не отвечаете, может быть, через то, что Вы обо мне не так поняли. Ну, так пишу яснее. У меня есть три господина, которые за эти сережки заплатят. Теперь, надеюсь, поняли. А потому поспешите, потому что господа могут и уехать. Пишу Вам в последний раз. Если и это письмо оставите без ответа, – то каша за брюхом не ходит. Я хотела Вам сделать доброе, а там как знаете. Я бы не писала, если бы меня к Вам не посылали. А впрочем, уважающая Вас
Недурная почтовая бумага.
«Вот нахал! – скажете Вы, – а я все-таки пишу. Вы не отвечаете на поклон? Это даже хорошо при нынешней моде. Когда дама кланяется, султан некрасиво колышется. Но Вы сердитесь? Милый друг! В разных городах Российской империи у меня 14 жен. „С ума сойти!“ – как любите говорить Вы. Подумайте! И Вы были бы 15-ой? Ну, рассудите Вашей милой умной головкой. Ну, что было бы хорошего? Ей-богу, мне страшно жаль, что я Вас огорчил. Честное слою! Но что же делать? Случилось и случилось. Плюньте. Забудьте. Не сердитесь. Не допускайте, чтобы жизнь причиняла Вам царапины. Скользите. В этом вся мудрость.
Целую, хоть и недостоин, хоть и негодяй, Ваши красивые руки.
Листок почтовой бумаги.