После Аушвица

До сих пор воспоминания о сексуальном домогательстве настолько болезненно отзывались во мне, что я никогда ни с кем не обсуждала эту тему, несмотря на то что я уже рассказывала о многих куда более тяжелых вещах, пережитых моей семьей.

Оставшееся время нашего пребывания в Бельгии тянулось уныло и беспокойно. Я спряталась в свою скорлупу, и лишь несколько ярких моментов иногда выводили меня оттуда. В пансионе мне почти больше не с кем было дружить. Обводя взглядом столовую, я наблюдала мрачные лица других евреев, изгнанных из своих домов и таких же несчастных, как и мы. Но среди них выделялась одна бездетная пара по фамилии Дойч, и я стала называть их «тетушкой» и «дядюшкой». Они были обеспеченными еврейскими беженцами, ожидавшими визы в Америку.

Они угощали меня плитками шоколада «Кот д’Ор», к которым прилагались открытки с изображением членов бельгийской царской семьи. Вскоре я безумно увлеклась коллекционированием этих открыток и запоминала внешность каждого из этих родовитых бельгийцев, чтобы проникнуть в их казавшиеся идеальными жизни. Хайнц иногда помогал доставать мне эти ценные фотографии, выкупая их у друзей и часто заставляя меня оплачивать данную услугу чисткой его ботинок или расстановкой книжек. Однажды «тетушка» и «дядюшка» даже подарили мне воздушный змей и иногда возили нас на своей машине к морю. Впоследствии я узнала, что они так и не дождались получения виз, и их депортировали в концентрационный лагерь.

Антисемитские чувства все усиливались в Бельгии. В прессе широко освещалась нацистская кампания против евреев. Многих интересовало: может, действительно из-за евреев происходят все беды в Европе, и возможно, думали бельгийцы, эти беды постепенно приближаются к их собственному порогу…

В день своего десятилетия в мае 1939 года я умолила маму приготовить пирог с десятью свечками и в школе с гордостью раздавала своим друзьям приглашения. Все они были довольны, и мы весело болтали о том, какие подарки мне хотелось бы получить.

На следующий день я пришла в школу со страстным желанием обсудить еще более захватывающие идеи по поводу моего дня рождения – но все мои друзья, один за другим, сообщили мне, что не смогут прийти: родители им не разрешают. «Это потому, что мы евреи», – грустно подытожил Хайнц.

Я не знала, являются ли слухи о том, что происходит с евреями в Германии, правдой, но я точно видела, как папе становилось все труднее приезжать к нам. Каждая страница в его паспорте заполнялась штампами от затруднительного процесса пересечения границы между Голландией и Бельгией, и вскоре ему понадобился новый паспорт. Мама усердно добивалась от центра по проблемам беженцев получения голландских виз, но мы все ждали и ждали, а известия так и не приходили. Я не понимала, что она также пыталась найти другую безопасную страну, куда можно увезти нас, но ее поиски оказались тщетными.

«Плохие новости, – писала она моим тете и дяде в Англию. – Наши заявления на эмиграцию в Австралию отклонены». Практически невыносимо думать о том, как эти отклоненные заявления изменили нашу жизнь.

К сентябрю 1939 года наше напряжение достигло предела, но в последний момент мы получили хорошую новость.

Меня охватило волнение, когда я узнала, что мы увидимся с дедушкой Рудольфом и бабушкой Хелен. Им наконец выдали визы после изнурительной процедуры, и они уехали из Австрии с разрешением поселиться в Великобритании – но на бельгийской границе их остановили из-за отсутствия транзитной визы. Пришлось проделывать обратный путь до Австрии, подавать документы на бельгийскую визу и с волнением ожидать ответа о том, что визы получены – в самый последний момент.

Меня ничто из этого не волновало. Я знала только, что возможность снова увидеть бабушку с дедушкой казалась прекрасной мечтой после всего, через что мне пришлось пройти. Они были не только образами, существовавшими в моем воображении и оставленными позади со всеми остальными австрийскими воспоминаниями, – они были реальностью.

В день приезда бабушки и дедушки я, казалось, парила над мрачными улицами Брюсселя, когда мы спешили в центр по проблемам беженцев. Там всегда было очень многолюдно. Длинными рядами стояли столы, за которыми сидели работники, перебирая бесконечное число каталожных карточек, пытаясь воссоединить семьи, организовать получение виз и сообщить отрывочную информацию. Обычно меня эта обстановка подавляла, но в тот день я еле удерживалась на месте от воодушевления.

«Бабушка, бабушка!» – закричала я, как только увидела их, не замечая, как похудел дедушка и как все время нервно оглядывалась назад бабушка. Я обняла их и, взяв за руки, заговорила: «Подождите, я расскажу вам про свою новую школу; я начала учить французский язык, хотя мама говорит, что у меня плохо получается, а в пансионе, где мы живем, у меня есть друг Джеки…» Слова восторга, спотыкаясь друг об друга, вырывались наружу, и я бессвязно пыталась рассказать обо всем, что случилось с нами после отъезда из Австрии.