После Аушвица

Дом был темный, узкий, насквозь холодный, и согреться можно было только сидя так близко к газовой плите, что она почти опаливала брови.

В ванной комнате находилось странное приспособление с отверстием для монет, установленное на стене и предназначенное для нагрева воды. Я глядела на этот агрегат, как на опасное чудовище, к которому нужно подходить с крайней осторожностью. После того как я поспешно скормила ему столько мелких монет, сколько вместилось в мои ладони, я отпрянула назад, чтобы меня не ошпарило свирепыми шипящими брызгами кипящей воды, которые хлынули во все стороны. Через несколько мгновений вода снова остывала.

Ночью мы закрывали двери спален и дрожали, лежа в плотных фланелевых пижамах и ночных рубашках, завернутые в простыни и настолько замерзшие, что это было похоже на погружение в холодное море. Ветер со свистом просачивался сквозь оконные щели. Я погружалась в сон под шум надземных трамвайных линий, в то время как трамвай приезжал на конечную станцию в конце улицы и с грохотом разворачивался.

Мне нравилась эта странная новая страна, но меня удивило, что у себя на континенте мы считали Англию центром модернизации.

– Что это такое?! – завизжала я однажды вечером, показывая пальцем на свою тарелку.

Миссис Хирш сделала шаг назад и посмотрела на меня.

– Что вы имеете в виду?

– Этим кормят ослов! – выпалила я, поднимая огромную жирную морковку с моей тарелки и поднося ее к носу хозяйки.

Я никогда не умела держать свои опрометчивые суждения при себе. В Австрии я ела только тонко нарезанную морковь. Даже в Амстердаме голландцы подавали ее в виде пюре. Но здесь я столкнулась с пугающим чудовищем, которое должна была жевать на ужин. У него даже была зеленая ботва – смотрелось весело.

– Это очень полезно, – сказала миссис Хирш, глядя сквозь сощуренные глаза. – Витамины нужны вам, чтобы восстановиться.

Я часто не понимала, как много миссис Хирш заботилась обо мне. Еда была нормирована в Великобритании до 1954 года, но моя хозяйка часто делала мне приятное и припасала упакованный ланч с картофельным салатом или сосисками. В данном случае она явно купила и оставила эту морковку только для меня, не рассчитывая на других жителей.

Я все еще была одержима едой после недавнего голодания в Аушвице и изо всех сил пыталась привыкнуть к британской кухне. Я заметила, что, когда мои коллеги и соседи хотели полакомиться, они покупали мешок жирных чипсов и маринованный лук, а затем охали, как будто это было верхом удовольствия.

Я, наоборот, радовалась продуктовым посылкам из Амстердама, словно они содержали нечто чудесное, и с жадностью набрасывалась на них.

В одной из тех первых продуктовых посылок был хороший голландский шоколад – очень редкое удовольствие в Лондоне 1950-х годов – и он привлек внимание молодого квартиранта, который жил в другой стороне коридора, в комнате на чердаке. Однажды вечером он постучал в мою дверь и представился. Его звали Цви Шлосс, он был из Германии. В ту ночь мы обсуждали премудрости использования водонагревателя в ванной, и когда он увидел мою посылку с едой, его глаза загорелись при виде шоколадного батончика.

Вскоре я уже чувствовала себя очень спокойно с Цви; он получал степень магистра в Лондонской школе экономики и обладал острым умом и сдержанным чувством юмора. Мы не были высокими, но мне нравилось его подтянутое телосложение, красивое лицо и темные волосы, выстриженные на висках. Внешне он имел некоторое сходство с моим отцом, и поэтому я стремилась к общению с ним.

В Лондоне семейные связи были лишь воспоминаниями, а не повседневной реальностью, с которой я сталкивалась на каждом углу. Проходя в одиночестве по городу, я чувствовала успокоение, а не страх быть молодой незнакомкой – единицей среди тысяч незнакомцев, у каждого из которых была своя история.

Каждое утро я спускалась на станцию метро Вилесден Грин и ехала в город. Я знала, что некоторые люди ненавидят тесно набитые вагоны и длинные клаустрофобные туннели, но меня успокаивали ритмичные движения поезда, темнота, запах пота, одеколона, дождя и сигаретного дыма. Большинство людей в толпе были вежливы, но совершенно не мечтали вступить в разговор или встретиться с кем-либо взглядом.

Я стала работать в студии «Вобурн», в Блумсбери. Она располагалась на первом этаже и в подвале одного из зданий на улице Тависток, и мы создавали огромные гравюры путем проецирования крупных изображений на стену. Работа была довольно сложной и трудоемкой, но изучение нового всецело поглотило меня. Я все еще работала в темной комнате, но теперь могла немного расширить свои горизонты и даже получать некоторые дополнительные задания (хотя, как правило, мне доверяли просто держать светоотражатели).