После Аушвица

– Я человек фактов! – ответил Цви, пожимая плечами. Конечно, он не был виноват в том, что не смог передать глубину или диапазон эмоций, которые я испытывала, тем более что я сама их детально не анализировала. Я постаралась добавить чуть больше чувства в набранный текст и ждала предстоящих выставок с большим опасением.

Мы перевозили выставку по разным городам, но два открытия мне особенно запомнились. Город Лидс я хорошо знала, так как Сильвия там училась. В то время, в годы правления Тэтчер, высокий уровень безработицы и забастовки шахтеров сильно повлияли на жизнь графства Йоркшир, и город выглядел не лучшим образом.

Я остановилась в доме одного из членов местного организационного комитета. Его жилье напомнило мне северные двухквартирные дома, в каком жили мои бабушка, дедушка, тетя и дядя в Дарвене; сырая прохлада английской весны просачивалась там через стену в спальне.

На мероприятие пришло много евреев, но также и простых местных рабочих. Тогда Холокост обсуждался не так широко, как сегодня, и это был очень эмоциональный день для всех нас.

Я также помню посещение Абердина, монолитного каменного города, в котором я никогда не бывала раньше и где иногда трудно понимала, о чем меня спрашивают, из-за резкого провинциального акцента. Несмотря на холодный северный климат, жители Абердина искренне поддержали наше мероприятие, и мне особенно запомнилась одна молодая девушка, которая специально к этому случаю сочинила музыку и стихотворение. Она читала его очень трогательно, и потом мы поддерживали с ней связь и много лет писали друг другу.

Путешествуя по Великобритании, я приобрела много новых друзей. Я никогда не сталкивалась с антисемитизмом в этой стране (хотя знаю, что он существует так же, как и в других местах), но меня сильно ранили слова о «кровожадных иностранцах», которые раньше направлялись в сторону кого-либо с другим цветом кожи или акцентом. Теперь я почувствовала, что действительно связана с британским народом, который так хотел узнать о Холокосте. Меня тронуло, что они очень искренне откликнулись на мои переживания.

Конечно, многие из пришедших были евреями, но по мере того как слава выставки росла, всевозможные объединения, включая женские, армейские и церковные организации, просили меня поговорить с ними.

Даже используя печатные речи Цви, я воспринимала первые выступления как пытку – и, возможно, для аудитории это являлось тем же. Мне всегда было трудно читать с листа бумаги, и мой рассказ звучал слишком стилизованно и был далек от моей личной истории. Я не могла говорить свободно, смотреть людям в глаза и расслабиться, зная, что моя история будет разворачиваться у всех на глазах такой, какой она была. Я поняла, что если буду продолжать говорить, то должна найти свою собственную интонацию – и поэтому постепенно начала использовать слова Цви меньше, а собственные слова больше.

В те дни не только сами публичные выступления казались мне непростым испытанием – трудно было возрождать сами события в памяти. После моей речи люди задавали всевозможные вопросы, и я пыталась обдумать их и ответить на каждый должным образом. Были как личные вопросы, так и морально-философские. Жалею ли я, что родилась еврейкой? Неужели я все еще верю в Бога? Могу ли я когда-нибудь простить нацистов и Германию? Охранники в Аушвице насиловали женщин-заключенных? Как мне удалось пережить это испытание, не сойдя с ума?

Каждую ночь я лежала в постели, мучимая бессонницей из-за всех этих вопросов и моих воспоминаний о прошлом.

Однажды вечером, пока мы с Цви ужинали с друзьями, передо мной открылся новый путь.

– А мы так ничего и не знаем о твоем прошлом, – сказала моя подруга Анита. – Пожалуйста, расскажи нам.

Нерешительно я начала рассказывать в более доверительной манере о том, что пережила, и Цви с Анитой и ее мужем точно остолбенели. Закончив, я глотнула воды, и Анита сказала: «Ева, ты должна записать все это».

В то время было только несколько книг, написанных людьми, которые пережили Холокост, и я никогда не думала, что моя история окажется среди них. Кто-нибудь действительно верит в то, что я могу сказать что-то стоящее? Я подошла к известному лондонскому литературному агенту, Эндрю Нюрнбергу, и после того, как я рассказала ему обо всем вкратце, он заверил меня, что мы сможем найти издателя для моей книги.

Я знала, что будет достаточно трудно подробно излагать все мучительные воспоминания, и к тому же я не была писательницей, поэтому обратилась к матери одного из школьных друзей Джеки – учительнице по имени Эвелин Кент. Я не была уверена, заинтересуется ли она идеей помочь мне написать книгу, но как только я спросила ее, довольно неуверенно, она сказала: «Ева, я много лет ждала этой просьбы».