После банкета

Тамаки был в костюме от лондонского портного, из кармана жилета, что теперь редко увидишь, свисала золотая цепочка карманных часов. Явно подарок его отцу, бывшему послу в Германии, от кайзера Вильгельма II. В Германии даже во времена Гитлера эти часы ценились очень высоко.

Импозантный, красноречивый Тамаки, дипломат из аристократов, гордился тем, что хорошо знает жизнь народа, но сейчас его интересы лежали вне современности. В памяти сохранилось лишь сияние люстр, освещавших приемы, на которые некогда собирали по пятьсот, а то и по тысяче гостей.

– Да, каждый раз, как вспомню, просто мороз по коже. Вот уж поистине занятная история, – вальяжным тоном, будто желая испортить всем настроение, начал Тамаки. – В Берлине, после того как я стал послом, мне сказали, чтобы я не ездил на метро. Советник Мацуяма буквально силой затаскивал меня туда. С конца поезда это был второй… нет, третий вагон. Мы зашли, стоим где-то в гуще народа. Я посмотрел вперед и вижу – Геринг!

Здесь Тамаки, несомненно, ожидал реакции слушателей, но все неоднократно слышали эту историю, и реакции не последовало. Кадзу взяла на себя роль заинтересованного слушателя и высказалась:

– А, в то время это была известная личность. Как Като Киёмаса[5] для Японии. И он ездил на метро?

– Да, Геринг тогда был в зените славы. А тут – в поношенной рабочей одежде едет на метро, приобняв хорошенькую девушку лет шестнадцати или семнадцати. Я решил, что обознался, присмотрелся внимательнее: нет, сам Геринг. Во всяком случае, тот приятель, с которым я каждый день сталкиваюсь на приемах. Я в жуткой растерянности, а он хладнокровен. Женщина с ним, возможно, проститутка, но я, к сожалению, в этом не разбираюсь.

– На вас не похоже.

– Ну, девушка миленькая, но слишком много косметики, помады. Геринг-рабочий касался мочек ее ушек, поглаживал по спине. Вижу, что и у Мацуямы глаза округлились, но Геринг с девушкой сошли на две остановки раньше. Нам осталось только удивляться. Потом этот Геринг в метро не выходил у меня из головы. На следующий вечер он давал прием. Мы с Мацуямой подошли поближе и принялись его рассматривать. Ну точь-в-точь вчерашний тип. В конце концов я не смог сдержать любопытства и, забыв свои обязанности посла, спросил: «Вот мы вчера ехали на метро посмотреть народный праздник. Думаю, это было полезно; вы, верно, поступили так же». Геринг улыбнулся и так многозначительно ответил: «Мы всегда с народом, мы – часть народа. Поэтому в метро меня насильно затаскивать не нужно».

Тамаки произнес сказанное Герингом по-немецки и тут же перевел на японский.

Послы вели себя недипломатично, не слушали других. Не дождавшись завершения рассказа Тамаки, бывший испанский посол заговорил о жизни в Санто-Доминго, прекрасной столице Доминиканской Республики, где он в свое время был посланником. Прогулки по набережной под кокосовыми пальмами, великолепные закаты над Карибским морем, смуглая кожа мулаток, отражавшая эти закаты… Старик живописал все это в полном самозабвении, но болтливый посол Тамаки прервал его и перешел к истории о том, как встречался с молодой Дитрих. Для Тамаки безвестная красавица не представляла особого интереса – чтобы расцветить повествование, необходимы были только знаменитое имя и прославленная репутация.

У Кадзу портилось настроение оттого, что в речи гостей мелькали иностранные фразы. В непристойностях важные заключительные слова всегда произносились на языке-источнике, но ее интересовала атмосфера, которую создавали люди иного круга, редко посещавшие ее ресторан. Все они определенно были «утонченными, удалившимися на покой господами»; как бы ни были они бедны сейчас, им однажды довелось прикоснуться к роскошной жизни. И память об этом, к несчастью, на всю жизнь окрасила их пальцы золотой пылью.

Среди них выделялся только Ногути Юкэн. Мужественное лицо без заносчивости, простая, в отличие от других, одежда – ничего щегольского или напыщенного. Над кристально ясными глазами – густые и удивительно длинные брови вразлет. Великолепные по отдельности, его черты соперничали друг с другом, а худощавое телосложение подчеркивало этот диссонанс. Ногути не забывал вовремя улыбаться, но держался настороже и в разговор вступал редко, обозначал свое участие кивком. Кадзу заметила это, едва впервые его увидела, но вдобавок при первой встрече ей сразу бросилась в глаза легкая тень несвежести на воротнике его рубашки.

«Пусть и бывший, но министр – и в такой рубашке. Наверное, за ним некому ухаживать».

Озаботившись этим, она безотчетно стала присматриваться к рубашкам других гостей. Воротники рубашек элегантных стариков все сияли белизной и жестко обхватывали шеи с увядшей кожей.

Один Ногути не вспоминал прошлое. Он тоже, до того как вернулся в Министерство иностранных дел, был послом в карликовом государстве, но пышная тамошняя жизнь его не интересовала. И это отсутствие рассказов о прошлом подчеркивало, что живой человек здесь лишь он.