После банкета

– Наверное, инсульт. Ресторану это, конечно, создаст проблемы, но его нельзя перемещать – думаю, лучше вызвать доктора сюда. Дальнейшее предоставьте мне. Ведь вы все люди семейные, ничем не связан тут я один.

Странно, что среди всего важного, сказанного Ногути, четко и ясно Кадзу уловила именно это. «Ничем не связан тут я один», – вполне определенно заявил Ногути. Смысл этих слов светом пролился ей в душу; казалось, там, внутри, дрожит туго натянутая серебряная струна.

Кадзу всем сердцем отдалась заботам о больном, но в этих хлопотах ярко помнились только слова Ногути. Они бились в голове Кадзу, даже когда она, чувствуя вину перед прибывшей вскоре мадам Тамаки, со слезами и непритворно извинялась за свою небрежность.

– Вы преувеличиваете свою ответственность. Тамаки у вас впервые, и вы ничего не знали о состоянии его здоровья. Ведь и на прогулке в холодном саду больше всех настаивал именно он, – защищал Кадзу стоявший рядом Ногути.

Больной продолжал громко хрипеть.

Мадам Тамаки – красивая женщина средних лет, одетая по европейской моде, – выглядела моложе своего возраста. Она довольно безразлично восприняла тяжелое состояние мужа. Слегка хмурилась, когда из большого зала доносились громкие звуки сямисэна[8]. Предложение доктора «по меньшей мере на один день оставить больного здесь» она в высшей степени хладнокровно отвергла, пояснив свое решение:

– Муж часто говорит: «Не следует доставлять людям беспокойства». Если он причинит такие хлопоты ресторану «Сэцугоан», то, выздоровев, будет очень недоволен и станет меня ругать. К тому же здесь много гостей. Вот если бы мы давно были близко знакомы… А так я больше не могу обременять хозяйку. Нужно как можно скорее отвезти его в больницу.

Мадам любезным тоном неоднократно повторяла одно и то же, несколько раз благодарила стоявшую рядом Кадзу. Та протестовала и настаивала:

– Не стесняйтесь, оставьте больного на несколько дней здесь, как советует доктор.

И эта изысканная церемония бесконечных взаимных уступок происходила у изголовья хрипящего больного. Мадам не теряла хладнокровия, Кадзу была верна себе – оставалась искренне и настойчиво участливой, – и все это утомляло доктора.

Тамаки сразу поместили в практически не используемой отдельной комнате размером восемь дзё[9]. Больной, Ногути, мадам Тамаки, доктор, медсестра, Кадзу – вместе они создавали здесь хаос. Ногути сделал Кадзу знак глазами и покинул комнату. Она последовала за ним в коридор. Ногути шел впереди.

Со спины, по его уверенной походке, ей вдруг показалось, будто здесь дом Ногути, а она – редкий гость.

Он двигался наугад. Миновал крытую галерею, слегка изогнутую наподобие мостика. Затем свернул по коридору налево. Вышел на задний двор, где во множестве цвели белые хризантемы. В палисаднике перед домом ничего не сажали, но на заднем дворе во всякий сезон распускались разные цветы.

В двух смежных комнатках, обращенных в эту часть сада, жила Кадзу. Свет в них не горел. Вне работы, для себя, ей хотелось небольшого, можно сказать, запущенного садика. Такого, где растения высажены свободно и беспорядочно, где не лежат по строгой схеме садовые плиты, нет маленьких чаш для омовения рук, а все выглядит небольшой дачей, с пионами в обрамлении ракушек, и где можно укрыться от летнего зноя. Поэтому и белые хризантемы в этом садике были разные: одни на высоком стебле, другие на совсем коротком. В начале же осени сад зарастал космеями.

Кадзу специально не стала приглашать Ногути в свои комнаты, даже не дала понять, что здесь ее личное жилье. Ей не хотелось выказывать особенную близость. Поэтому она предложила Ногути кресло в коридоре, у стеклянной двери, откуда был виден сад. Устроившись в кресле, Ногути тут же произнес:

– А вы еще и упрямая. Любезность далась вам нелегко.

– Пусть он гость, который у меня в ресторане впервые, но, если он заболел в моем доме, я должна за ним ухаживать.

– Это линия поведения, которой вы хотите следовать. Но вы не ребенок и понимаете, что отговорки жены Тамаки не просто вежливость, – ясно, чтo она хотела этим выразить.

– Понимаю.

Кадзу рассмеялась, под глазами собрались морщинки.

– Раз понимаете, значит дело исключительно в вашем самолюбии.

Кадзу не ответила.

– А мадам, когда вы сообщили ей, что муж упал, задержалась, не пожалела времени на макияж.

– Для жены посла это естественно.

– Ну не всегда же!

Высказавшись, Ногути умолк. Его молчание пришлось Кадзу по душе.

Из дальнего зала едва слышно доносилось пение под аккомпанемент цитры. Кадзу наконец-то справилась с растерянностью и беспокойством из-за происшествия. Ногути, вольготно развалившись в кресле, достал сигарету. Кадзу поднялась, поднесла ему огонь.

– Премного благодарен, – произнес Ногути бесстрастным тоном.

Кадзу уловила в его словах что-то из области иных отношений, не тех, что складываются между хозяйкой ресторана и клиентом. Ее охватило счастье, и она не удержалась, выказала свои чувства:

– Наверное, это нехорошо по отношению к господину Тамаки, но у меня почему-то беззаботное настроение. Может, дело в опьянении от сакэ?