После бури. Книга первая

Борис же Яковлевич долго думал, прежде чем ответил:

— Полгода.

— Полгода?

— Да, полгода...

— Значит, полгода... Где же вы работаете?

— Да вот... работаю. Так...

— Это — хорошо.

— Ничего. Устроился.

Леночка вздохнула, потеребила локон на правом »,иске, вздохнула.

— Да ты рассказывай, рассказывай, Боренька! Петру Николаевичу все можно рассказать, можно и нужно. Что же ты, право? А вы спрашивайте, Петр Николаевич. Спрашивайте! Спрашивайте Бореньку!

— О чем?

— Да в том-то и дело — о чем хотите! Значит, Боренька живет в Ауле полгода. Каким образом и Откуда Боренька в Аул попал, вы хотите спросить, Петр Николаевич?

— Хочет — пускай спрашивает,— кивнул Борис Яковлевич.— Я не против.

— Ну, конечно, хочет! Должны же вы, в конце концов, познакомиться! Как следует познакомиться. Ну?! — торопила Леночка.

— Ну вот и рассказывай, Елена. Ты лучше расскажешь,— пожал плечами Бурый Философ.

— А что — и расскажу! Значит, Петр Николаевич, Боренька, как вы, конечно, догадались, он в Аул сослан. Из Питера. За оппозицию. За какую, Боренька? Нынче позиций масса, и я могу спутать?

— Не спутаешь...

— За самую главную, за троцкистскую. Да?! А из Ве Ка Пе бе Боренька исключен. Да? Так я рассказываю, Боренька?

— Не из Ве Ка Пе бе, а из кандидатов в члены Ве Ка Пе бе,— уточнил Борис Яковлевич.

— Но ведь енчмениада и троцкизм это далеко не одно и то же? — спросил Корнилов.

— Трудно сказать...— нехотя отозвался Борис Яковлевич,— Трудно... Трудно. А вы-то? С енчмениадой знакомы? В общих чертах? Интересовались?

— Читал в газетах, что енчмениада разгромлена.

— Читали. А что же вы прочли еще по этомуповоду? У вас память хорошая?

— — Читал, что Енчмен на некоторое время сгруппировал вокруг своей теории часть учащихся. Которые поддались буржуазному влиянию идей Троцкого об исключительном значении молодежи в деле строительства социализма. На память я не жалуюсь, нет.

Не поверю, что так коротко было написано!

— Написано было больше, пространнее, но я думаю — достаточно краткого изложения.

— Краткость дается гениям. Эммануилу Енчмену, например. Нам же, всем остальным, необходимы тысячи слов, чтобы изложить самый небольшой факт. Я уже говорил сегодня об этом. Так не припомните — что там еще было напечатан о?

— Отчего же? Да вот: Енчмен отразил идеологию нового торгаша-нэпмана первого периода нэпа... Енчмениада была разгромлена еще в тысяча девятьсот двадцать четвертом году... Но она может повториться в обстановке сопротивления эксплуататорских классов... В обстановке их подавления.

— Все? — спросил Бурый Философ.— Теперь уже все? Окончательно?! — Он, показалось Корнилову, побурел гуще, выпуклые глаза его смотрели на Корнилова внимательно, неподвижно и с чрезмерным спокойствием. Довольно красивый мужчина. И не такой уж лопоухий, как об этом недавно говорила Леночка. Совсем не лопоухий — выдумка!

Леночка тоже посерьезнела. Корнилову стало жаль ее. Она отвернулась в сторону, но даже и перед фигуркой ее было неловко. Такая чудная фигурка — и вдруг обмякла, и на голубеньком платьице появились складочки. А косынку Леночка сняла с головы и положила на колени.

Не оборачиваясь, она сказала:

— А какой вы ортодокс, оказывается, Петр Николаевич! Я не знала!

— Я, Леночка, читаю газеты, только и всего.

— Нет-нет,— вдруг вскочила она с табуретки,— нет-нет, ты, Боренька, виноват нынче! Клянусь — виноват: ты же ничего не объяснил Петру Николаевичу! Я тебя просила объяснить ему все, мы так и договаривались, прежде чем пойти сюда, а ты не объяснил ничего! Да как же так? Ведь это же вовсе не выдумка и не каприз какой-нибудь, что хотя бы один, хотя бы только один человек на всем свете должен услышать наше объяснение! Ведь я же тебе предлагала, Боренька: «Ну давай объясним себя кому-нибудь из твоих знакомых, я согласна!», но ты сказал: «Нет! Кому-нибудь из моих — не хочу! Лучше — кому-нибудь из твоих!» А мне действительно это надо, надо, надо! Мы ведь и так ото всего отказались — от венчания, от гостей, от чьих-нибудь поздравлений, только вот это платьице, вот эта косынка и вот это посещение Петра Николаевича — больше ничего! Всему остальному бракосочетательному и свадебному категорический отказ и запрет! Я тебе признаюсь, Боренька, я была так счастлива, так счастлива, что именно к Петру Николаевичу мы пришли сегодня объяснить о себе все, да как бы даже и не самим между собой объясняться в любви! Ведь у нас же с тобой, Боренька, еще и не было объяснения, правда? Не было же? Все-все уже было, а объяснения нет! И что же? Вот мы пришли и о чем только не говорим, бог знает о чем только не говорим, но ради чего мы пришли — о том ни слова! Да ведь мы так и уйдем, ни слова не сказавши, — разве можно? Нельзя, нельзя, нельзя! И раз так, буду говорить я! Я сама! Мы на чем прервались-то? А вот, Боренька сказал: «Ты моя жена!» Ну, а дальше-то? Дальше я вас спрошу, Петр Николаевич: может быть любовь без чувств? Может или не может? Отвечайте?!