После бури. Книга первая

— А может быть, все это,— Леночка сделала широкий жест,— может быть, все это не в твоих убеждениях, Боренька? Так ты не думай, я твои убеждения не собираюсь кому-то объяснять, я люблю тебя вместе твоими убеждениями, вместе с твоим отрицанием любви и вообще всяких чувств, а этот разговор — и первый и последний, потому что я больше никому не буду тебя показывать! И тебя и себя! Я тебе как обещала, Боренька! Мы, Петр Николаевич, с Боренькой договорились, я сказала ему: «Один человек, один на всем свете, но должен увидеть нас в нашем счастье! Увидеть такими вот необыкновенными и такими глупыми!» Посмотрите, Петр Николаевич, на нас, таких разных, ужас каких разных! Удивитесь: «Да это же — невозможно!» А вот я вам отвечу: возможно, возможно, возможно! А вы после этого согласитесь со мной: «Верно ведь — возможно!» Вы очень разнообразный человек, Петр Николаевич, мне всегда казалось, что в вас не один, а два и даже три человека, это меня всегда смущало, но сейчас не смущает нисколько, даже наоборот, и вот я жду от вас — от двух, от трех, от всех Корниловых — поздравлений! Впрочем, нет, не надо, мало ли я на своем веку самых различных поздравлений наслушалась — никакого толка, одна бессмыслица, никакого даже крохотного значения, лучше вы все удивитесь! Я люблю, мне ужасно нравится, когда я вызываю чье-нибудь удивление, все женщины это любят и обожают, а я-то хуже всех, что ли? Да нисколько не хуже! Нисколечко! Ну вот, я вам верю. Я поверила, что вы удивились, на этот раз верю, и это — прекрасно! И знаете, что я вам еще скажу? Догадываетесь?! Не старайтесь, ни за что не догадаетесь, но я открою вам тайну: Боренька-то, он тоже любит, чтобы ему удивлялись! Тоже! Вот вам и сходство между нами, да еще какое! Не вздумай отпираться, Боренька, обижать молодую жену! Молодая жена должна ведь знать какой-нибудь семейный секрет? Без секретов — какая же семейная жизнь? И должна же она хоть немножечко проболтаться, выболтать тот самый секретик?! И ты должен немножечко, самую малость, молодую жену за ее болтливость пожурить. Ты умеешь это — самую малость? Или — не умеешь? Вот этого я, молодая жена, все же не знаю о своем муже?! Честное слово — не знаю!

— Ты бы отдохнула, Леночка! — сказал Корнилов, потому что та на мгновение замолчала, а он подумал: «Что происходит? Что происходит с Леночкой? Может, она сейчас разрыдается?» — Ты бы отдохнула, Леночка! Присела бы. Право, я что-то не припомню, чтобы ты когда-нибудь была такой же возбужденной! — повторил Корнилов.

— Вы, Петр Николаевич, много чего не припомните, дорогой! Мно-о-го чего! — ответила Леночка, однако же присела на табуретку и стала всматриваться в темные, потрескавшиеся стены избы — они-то поняли ее? Стены-то?

А беленькие, приспущенные на виски кудряшки — неужели они были чем-то смазаны? Чтобы лучше лежали?

А что? С Леночки и этого хватит, она могла.

Голубенькие, не голубые, а именно голубенькие глазки — действительно счастливы?

А — что? С Леночки хватит!

Корнилов пожалел, что прервал Леночку, заставил ее присесть, отдохнуть, замолчать, и вот случилась длинная-длинная пауза. Корнилов был растерян.

Бореньке растерянность, по-видимому, не была свойственна, но и у него в голове, тяжело и глухо, ворочались какие-то не то мысли, не то — подобия мыслей. Какие — сказать нельзя, но что тяжело и глухо — это точно, это было слышно, ну, а Леночка-то? Неужели она и в самом деле была счастлива?

Честное слово — была!

Счастлива возникшей перед нею неизвестностью, вот чем! Она уже давно была уверена в том, что ей известно все, что она все пережила и ничего нового для нее в этом мире уже быть не может, а тут вдруг...

Леночка не заставила себя долго ждать, она подтвердила догадку:

— Ах, как я люблю удивление — хлебом не корми, а почему? Да ведь все не удивительное стало уже настолько ничем, настолько никаким, что к нему и прикасаться-то — бр-р-р! — неприятно! Как к медузе, и даже еще неприятнее, еще противнее! А — невозможное? Удивительное?! Оно только и осталось на свете живым, остальное все околело! Оно только и осталось в любви, больше ничего в ней нет любовного! И женщина, если она все еще женщина, она так и поступает — невозможно поступает, ничего другого ей не остается. Женщины это сознают, только они это сознание скрывают, а я — нет! Зачем? Грех и мерзко :что скрывать!

Тут Леночка снова вскочила с табуретки, пробежала взад-вперед по избе, потом как вкопанная остановилась против своего Философа:

— Боренька?! Ну, скажи, Боренька, я ведь истинно говорю, да? Ну, скажи, милый?!

— Истинно...— подтвердил Бурый Философ и просветлел в этот миг лицом, а Леночка эту перемену тотчас заметила, еще воссияла и обняла Бурого: