После бури. Книга первая

Ну что тут говорить — и всегда-то моложавая, всегда младше своих и в самом деле еще небольших лет, нынче Леночка выглядела двадцатилетней... Ладно — двадцать два можно было ей дать, больше — никак!

— Никак не больше двадцати двух! — подтвердил Корнилов.

— А — платьице?

И платьице было на Леночке прелесть: голубенькое, а главное, до того по фигурке, что она казалась в нем немножко голенькой... Длинное платьице, с длинными рукавами, и на груди закрытое, а вот надо же — какое впечатление?! При всем том Леночка вовсе не становилась девочкой, несмышленышем каким-нибудь ничего подобного, она нынче выглядела женщиной достаточно опытной, хоть и по-своему, хоть и набекрень, а все-таки мудрой. Двадцать два года, которые ей можно нынче дать, были ее украшением, шли к ней так же, как шло вот это платьице.

Еще косынка была на ней пестренькая и тоже с голубеньким каким-то узорчиком по пестрому. Леночка прошлась перед Корниловым туда-сюда, приподняла руки к плечам — нагляднее и явственнее от этого становилась вся ее фигурка, вся в целом.

— Идет?

— Что идет?

— Да все, что на мне есть,— идет ко мне2

— Молодость тебе очень идет, Леночка! И долго-долго еще она будет идти!

— Гожусь? Замуж?

— О чем разговор!

Леночка засмеялась, трижды хлопнула в ладоши, дверь в избу распахнулась, и на пороге показался мужчина лет тридцати, без шапки, с курчавыми, густыми и — легко можно было определить — очень жесткими волосами.

— Муж! — сказала Леночка. — Я же, Петр Николаевич, обещала вам в следующий раз привести и показать своего мужа! Смотрите! Знакомьтесь!

Господи боже мой, да ведь это же был Бурый Философ! Конечно, он! Который во время драки веревочников сновал в толпе зрителей и кому придется рассовывал книжечку «Теория новой биологии и марксизм», студенческое издание Петербургского университета, который кричал почему-то: «Долой Декарта!» Которого тогда же, в ту самую минуту, Корнилов и назвал Бурым Философом.

Знакомы они или не знакомы? Вспоминать им свою первую встречу или сделать вид, что они друг друга не узнали?

Что Леночка рассказала о Корнилове Бурому философу? А что она не рассказала?

Бурый, конечно, был занят тем же вопросом: что и сколько говорила о нем Леночка своему другу? Корнилову?

Бурый поглядывал на Леночку с недоумением, может быть, и с упреком, а вот Корнилов понял ее в секунду: ну в самом-то деле, как же могло быть иначе? Леночка влюблена, Леночка платьице справила из своих заработков, Леночка помолодела и похорошела, а где же публика? Где бенефис? В давние-то времена, на заре туманной юности, в шестнадцать-семнадцать лет и несколько позже, Леночка не только свои замужества, но и очередные «интересные» знакомства как, поди-ка, отмечала?! Цирковое представление — прежде всего, ну, а потом рестораны, тройки серых в яблоках, цыгане были, оперетта была. Конечно, времена изменились, так ведь и событие случилось необыкновенное! Да если это событие ничем не будет отмечено, его ведь как будто и вовсе нет?

Корнилов в момент понял, что он — публика, и он же — действующее лицо бенефиса. Пожалел Бурого Философа: Бурый тоже ведь действующее лицо того же бенефиса, а не знает этого! Он думает — он жених или молодожен, и все тут, вся в этом роль... Не догадлив, нет. Дорого может обойтись ему эта недогадливость! Корнилов вздохнул: «Ничем не могу помочь, уважаемый товарищ, догадывайся сам!»

— Молодость очень к тебе, Леночка, идет! — подтвердил Корнилов.— Как влитая на тебе сидит! Это не только я тебе говорю, это тысячи людей тебе сказали бы! Не смогли бы не сказать!

— То-то...— засмеялась Леночка, бросилась к Корнилову и обняла его.— А иначе чем бы я своего Башибузука взяла? Крепость-то была — у-у-у! Верден! И вот еще что: моего мужа зовут Боренькой! Так и зовите его, Петр Николаевич, прошу вас,— Боренька... А ты, Боренька, башибузук, ты зови Петра Николаевича Петром Николаевичем — он постарше нас, а главное — поумнее, поэтому так и зови. Мне будет приятно. Ну? Что ты молчишь? Согласен?

— Согласен,— кивнул Бурый Философ.— Я — согласен.