После бури. Книга первая

— Признаю с головы до ног: сколь я и другие хозяева тоже революцией занимались, а теперь нам пора ох как много наверстать! Мы старый мир разрушим... До основания... А затем... Мы наш, мы новый мир построим... Вот и подавай мне это самое «а затем»! Подавай сию же минуту, нету моего терпения ждать... Подавай! Я думаю, у каждого честного человека эта задача на уме. И даже – не очень честного она же! Он, человек, должон быть производительным работником, а не просто так – служащим. Я тут в ежемесячном журнале Сибревкома, «Жизнь Сибири» называется, прочитал недавно про сокращение штатов: во ВЦИКе четыре года тому назад было две тысячи пятьсот служащих, а нынче их три с половиной! В Наркомате национальностей было двести тридцать, а стало две тысячи двести пятьдесят! Это куда же мы идем-то? К служащей державе? Как же прокормимся-то?

— А память у тебя, Барышников, не хужее, чем у меня! – удивился Миша.— Вон сколь ты цифр помнишь! Про служащих!

— Поневоле запомнишь, когда такое дело. И не только запомнишь, но и головой болеть будешь!

— Только почто-то голова твоя не на хорошие, а на худые цифры настроена? Почто так?

— Хорошие цифры – о них забот и тревог нету, Миша, Но ты этого еще толком не понял. А главное – не хочешь понять...

— Послушать тебя, слишком уж ты много на себя берешь и о себе говоришь, Барышников! – сказал Миша.— Послушать тебя, так вовсе не кооперация и не коллектив делают, а ты один за всю «Смычку» ворочаешь! Худая политика в этом заключается, вот что! Вовсе не коллективная!

— Почто ты одно с другим сталкиваешь? Напрасно сталкиваешь! Я без коллектива один, но и коллектив без меня что такое? А просто-напросто толпа, вот что! Сам-то, один человек без умения и без характера проживет как-нибудь, ладно, но разве можно сделаться коллективу без характерного и твердого руководителя? Сроду нет, откуда ему без этого взяться? Еще спрашиваю: что такое коллектив, а что такое толпа? И еще раз отвечаю: коллектив – та же самая толпа, только с руководителем в голове! Понятно?

— Так... так...— сказал Миша.— Понял окончательно: ненавидишь ты политику, Барышников! И хотя ты председатель «Смычки», но эта ненависть тебе даром не пройдет! Ни в жизнь! Политика, как об ней ни говори, она неизменно главнее всего остального! Она главнейший участок!

— Не потому ли ты к этому участку прибился, что он главнейший? Не потому ли и сообразил по молодости лет?

— По этому самому!

— И я-то на к-кого р-раб-ботаю? Разве не на Соввласть я р-работаю с утра и до поздней ночи? Так н-неужели я и после того против нее, против Советской?! – воскликнул, вдруг начав заикаться, Барышников.

Но Миша-то рассудил по-своему.

— Ну, как же это не против? – рассудил он.— Политика власти тебе ни к чему, а сама власть к чему-то? Так не бывает! Вот и соединение пролетариев всех стран тебе ни к чему, нужна тебе одна только торговля и кооперация, а мировая революция ни к чему, ячейка МОПРа в Семенихе и та ни к чему, все это для тебя ненужное. Тебе только лишь нынешнее нэповское положение в самый раз, в то время как сама-то Советская власть не считает это положение для себя хорошим, а считает его только за уступку. Вот так и получается, что для тебя не сама власть хорошая, а только ее уступка...

Барышников снова молчал, но как-то нервно молчал, напряженно.

— А тебе, Миша, мировая р-революция сильно нужна? – спросил он наконец.

— Ну еще бы! Даже странно это спрашивать у комсомольца!

— Зачем же она тебе, когда и без нее можно жить, хозяйствовать и торговать по-человечески?

— Нет, без нее не получится жизнь. Тысячи лет без нее человечество обходилось, торговали и хозяйствовало, но вот не обошлось... И начало ради нее проливать кровь и жертвовать жизнью. Хотя некоторым бы к чему, но другим без этого уже нельзя. Невозможно.

— А я думал, Миша, тебе тридцать два рубля на бурении заработать – вот что нужно прежде всего.

— Вот и видать становится, как ты, Барышиков, вообще на людей глядишь. С какой точки.

— Все дело в грамоте – решил поддержать разговор Митрохин. – Когда весь советский народ, до одного человека, будет грамотным и уже не милорда глупого, а действительно Белинского и Гоголя с базара понесет, вот тогда он будет хорошо организованным, и политичным, и хозяйственным, и всякие, сказать, там разногласия между ними перестанут существовать! – Тут Митрохин хотел сказать еще что-то, должно быть, вспоминал какие-то слова Федора Даниловича Красильникова, но не вспомнил и глубоко вздохнул...

Миша Митрохину не ответил.

Он встал, потянулся, пошевелил руками над огоньками костра. Потом принес подушку-думку, рваное одеяло, бросил их под кустик березки, возросший на старом пне, лег и тотчас уснул... В одну минуту, даже быстрее, уснул.

Нэп!

Ну каких только разговоров, каких толков о нэпе нынче не было!

Каких совершенно неожиданных судеб человеческих от нэпа не произошло, каких потрясений в людях не явилось!

Кто-кто, а Корнилов на нэп насмотрелся, наслушался-надумался, а сверх того и сам стал нэпманом...