После бури. Книга вторая

— Вот так! Я социалист, я за социализм! Ничто, как социализм, не прививает всеобщую сознательность людям, это он говорит человечеству: «Не будешь спасаться сегодня, завтра же погибнешь!» Ну, а когда у человечества глаза наконец-то открылись, с ним уже можно и говорить по-человечески, то есть не предавая анафеме слово «утопия». Скажите честно: вам мое предложение и вся «Программа КЭВ» не нравится?

— Не очень. Не очень это умно...

— В таком случае, я не возражаю, внесите умное! Очень! Внесите, а я как Председатель не свое, нет-нет, я ваше предложение поставлю на всемирное голосование. Я вас слушаю. А ты записывай, Герасимов. Не беспокойтесь, товарищ Корнилов, Герасимов запишет слово в слово, ему предмет стенографии давно и хорошо известен.

— Мне стенография действительно легко далась еще в детстве. Наследственно – мама была по этой специальности. Она еще в царское время графа Игнатьева стенографировала, моя мама. При Советской же власти она стенографировала речи делегатов различных съездов, в последний раз на Двенадцатом съезде Советов стенографировала, а потом она умерла, моя мама... Ну, я готов! Я сейчас же вас запишу, говорите. Если же вы очень уж задумываетесь, прежде чем говорить, тогда, простите, пожалуйста, тогда нельзя ли задать вопрос вам? Или просто так сказать вам несколько слов? – тихо произнес Герасимов.

— Нет, почему же, задавайте свой вопрос, – согласился Корнилов.

— Скажите, пожалуйста, вы о будущем заботитесь? А если заботитесь, то каким именно образом? Что вы для будущего накапливаете? Ведь нельзя же только расходовать, нужно и накапливать! В общечеловеческую копилку или во что-то другое, но обязательно нужно.

Корнилов пожал плечами.

— Мы только и делаем, что накапливаем. Строятся дома, железные дороги, мосты. Пишутся книги – разве это не накопление?

— А мысли?

— Пишутся книги, значит, накапливаются и мысли.

— А вы не думаете, что мысли о человеке, они исчерпываются так же, например, как лесные массивы либо вот запасы каменного угля либо нефти?

— Нет, я этого не думаю. Мысль бесконечна, и строительство дорог, мостов, машин, заводов это доказывает.

— Значит, вы находитесь в глубоком заблуждении! Ну, конечно, техника самая разная, она идет вперед, одна формула математики, или физики, или химии способна порождать десятки новых формул, техническая мысль не стареет, и потому она и не мысль вовсе, а всего лишь средство к материальному производству. Она направлена отнюдь не к самой себе, не себя стремится постигнуть, до самой себя ей как будто и дела нет, а только одно-единственное у нее желание: постигать свое же порождение, то есть разную технику, разные приборы и разные машины. Ну, а машины, они же плодовиты, как свиньи, вот они и производят свинскую, дикую и варварскую цивилизацию, которая как будто для того и получается, чтобы еще больше угнетать мысль истинную, человеческую о человеке! И вот она, истинная, ужасно дряхлеет у нас на глазах, ну, просто она уже парализованный инвалид, который только вспоминать и то с трудом может, а чтобы создать что-нибудь новое, где там! Она уже повторить когда-то известное и заученное не всегда способна, словно самый последний ученик на уроке истории мямлит и заикается, а набраться новых сил – где там, вот уже многие века нет и нет! Но мы не обращаем на этот бесспорный факт своего внимания, ни малейшего, мы заняты производительностью машинного труда, а лишь только хоть что-то является нам из мысли истинной о самих себе и своем спасении, мы называем это утопией, то есть это примерно то же, что «пошел к черту!». Вы меня поняли?

Все это Герасимов произнес на одной ноте, слабеньким и бесцветным голосом.

Ну, конечно, Герасимов был умнее врио Председателя, и Корнилов готов был и еще обменяться с ним какими-нибудь соображениями, но помощник Председателя его предупредил:

— Имейте в виду, я с вами спорить совершенно не буду. Потому что если я выскажу какую мысль, то доказать ее уже не могу, не умею. Такой у меня род мышления. Ну, так я вас слушаю, товарищ Корнилов. Я вас записываю. Стенографически!

— Ни вы, ни я, никто и никогда не добьется того, чтобы человечество сообща обдумывало, обсуждало, а тем более ставило на голосование какую-то мысль, – сказал Корнилов.

— И только? – спросил не без удивления Пахомов. – И это все, что вы могли сказать? И это ваш ответ? Тогда я тоже спрошу вас, товарищ Корнилов: вот сейчас мы с Герасимовым уйдем, для меня уже ясно, что уйдем, с чем пришли, а чем вы будете заниматься? Ну, хотя бы через час?

— Через час? Будет заседание президиума Крайплана. Даже раньше чем через час оно будет, через сорок с небольшим минут.

— А повестка дня?

— Вопрос о развитии сахарной промышленности в Сибири.