После бури. Книга вторая

— Еще как жалко-то, Петр Николаевич! Я ведь в то же самое время планировать-то могу. Могу-у-у! И хочу-у! Но? Но я вот и перед вами свое обещание не выполнил: обещал вам пять лет настоящей госплановской, интереснейшей работы, а год прошел, и, на тебе, наружу вылазит парадокс, берет свое. Я тогда, здесь же было, в «Меркурии», за этим же столиком, ошибся, недооценил парадокс! В Омске в тысяча девятьсот восемнадцатом году сильно ошибся и вот еще здесь, в «Меркурии», снова. За эту последнюю и непростительную свою ошибку готов просить у вас извинения. Ежели сочтете уместным.

— Ну что вы, Георгий Васильевич! Все это преходяще, уверяю вас.

Посидели молча. Пожевали. Бондарин заметил:

— Кушать надо с аппетитом, Петр Николаевич. И поторапливаться: нэп кушаем, а это блюдо скоропортящееся!

— Как съездили-то? В Омск? – собрался наконец спросить Корнилов.

— Будто бы что-то и сделал. Докладную вот написал на имя товарища Прохина. Об организации издания карт в Сибири, сначала в Омске, на базе землеустроительного факультета Сибаки, то есть Сибирской сельскохозяйственной академии, ну, а позже и у нас, здесь, в Красносибирске, потребуется открыть специальный институт топографии, геодезии, картографии. Может быть, и астрономии! Мне радостно! Вот бы куда я подался-то, бывший инженер корпуса военных топографов. Да, я в Омске, в Сибаке зондировал себе местечко. Ну, не профессором, так доцентом. Не доцентом, так ассистентом. Там сильные есть ученые, профессор Ходорович хотя бы, я бы к нему на кафедру с удовольствием! И они там, в Сибаке, в принципе, «за». Правда, только в принципе...

— Я, признаться, не раз подумывал: как-то там, в Омске, наш Георгий Васильевич? По вокзалу прохаживается? Мимо кадетского корпуса, по Железному мосту? По Любинской и дальше, и выше...

— На площади, вы хотите сказать? – И показалось Корнилову, что Бондарин крупно вздрогнул.

— На площади, – подтвердил Корнилов, а Бондарин отложил вилку, нож, задумался. Спросил:

— Вы что же, парад девятого октября восемнадцатого годика имеете в виду? При чудной погоде? При огромном стечении народа? В присутствии дипломатического корпуса? И главковерха на белом коне, поди-ка, помните? Отчетливо? Ну, не буду скрывать, я тоже помню все в подробностях. Не буду скрывать, нынче-то, будучи в Омске, уж я побродил по той площади. Повспоминал...

— Нет, – сказал Корнилов, – я в эти дни, покуда вы были в командировке, площадь вспоминал мало, больше вокзал. Вокзал, салон-вагон и нашу встречу в том вагоне.

— И что же явилось при этом в вашей памяти?

— Уже тогда, в вагоне, я заметил: «Главковерх-то? Не хочет победы. Делает все для нее, но не хочет...»

— Неужели было заметно? – воскликнул Бондарин.

— Было! Поэтому позже, через месяц, что ли, я нисколько не удивился, узнав, что вы так просто уступили верховное командование, а значит, и всю полноту власти Колчаку.

— Подумать только! А я и сам-то был сильно удивлен, что так получилось.

— Ну, если уж какой-то капитан, кратко посетивший вас, заметил, так неужели люди, вас окружающие, не замечали ничего?

— Нокс, бестия, заметил. Нокса-то я знавал, а он меня – в начале германской он был при штабе русского гвардейского корпуса, в котором и я служил. А до войны он служил в Индии, а потом все путешествовал, все путешествовал по русскому Туркестану, воспылал, видите ли, интересом. А во время гражданской в Сибири подыскивал диктатора, И вот нашел! Невысокого ума тот Нокс, и сами-то англичане, в этом убедившись, вложили ему вскоре по первое число...

— Значит, Нокс по поводу настроений главковерха догадывался, а другие?

— Жанен, французик, представитель союзников, тоже.

Корнилов чувствовал, что в меру деликатно допрашивает Бондарина:

— Другие? Колчак?

— Как вам сказать-то, Петр Николаевич...

— Ну, как же, англичанин Нокс догадывался, француз Жанен догадывался, чехи Рихтер, Сыровой, Павлу догадывались, и наши русские – челябинский купец Лаптев, и знаменитость эсер Савинков, и премьер Временного правительства в Сибири Вологодский, кстати, нынче он клерк шанхайского банка, и серый кардинал Ванька-Каин Михайлов, кажется, бывший террорист. А Колчак? – допрашивал Корнилов. – Догадывался?

Бондарин задумался, задумавшись, проговорил:

— Герой Порт-Артура, Балтики, Трапезунда. Но ума отнюдь не проницательного.

— Догадывался?.. Он?

— Да что вы меня допрашиваете-то? – возмутился Бондарин. – Хотите сказать, что, если Колчак догадывался, тогда он был прав, устраняя меня? Впрочем, вы правы. Офицер моей, а потом и колчаковской армии вправе это знать. Я бы на вашем месте тоже узнавал бы. Ну так вот: победы колчаковским способом я не хотел. И Колчак об этом, конечно, знал!

— А в другую победу он не верил. Как же ему было поступить? Это многие поняли и только поэтому и воевали до конца: не видели другого способа борьбы, кроме колчаковщины.

Опять было молчание, долгое-долгое, потом Корнилов воскликнул: